то озаботились, чтобы перевязать раны?..
Озарение пришло ко мне слишком поздно. Мы поняли, что допустили роковую ошибку, услышав, как хлопнула дверца джипа у нас над головами.
- Стой, где стоишь, - хохотнули сверху. Из машины выбралось трое: два здоровенных амбала в кожаных косухах, с ружьями, а между ними еще один — толстый, седовласый, в черном, давно не глаженном костюме-двойке, когда-то дорогих туфлях и белой, расстегнутой на груди рубашке.
Губер улыбался.
- Рыпнетесь — и будете собирать свои тощие задницы по кусочкам. Нож, топор — на землю.
«Мясо» у наших ног затихло — девочка потеряла сознание. Глядя на нее и слыша шаги спускающихся к нам бандитов, я подумал о своих ребятах, оставшихся за мостом. И о Янке. Как она теперь, без меня?..
- Такая примитивная ловушка. Так глупо попасться. Гос-споди...
- Господь здесь больше не живет, - ответил возникший перед глазами здоровяк и ударил прикладом ружья меня в лоб.
Тэк-с, тэк-с. Хронометр тикает. Тэк-с, тэк-с. Никогда бы не подумал, что проклятые щелчки, годами не дававшие мне спать по ночам, станут для меня сродни биению сердца, послужат сигналом о том, что я еще жив.
Сначала появились они, потом — запах. Стылый, терпкий, солоноватый запах крови и пота. В последнюю очередь вернулось зрение, хотя, оглядевшись (движение вызвало серию болезненных вспышек в голове), я поначалу мало что смог рассмотреть. Темно. Во тьме проступали смутные очертания, позволившие понять, что нахожусь я в небольшом помещении или узкой, похожей на пенал комнате. И нахожусь я тут не один — рядом со мной, на расстоянии вытянутой руки сидел спиной к стене, понурив плешивую голову и вытянув длинные палки-ноги, Штырь. Напротив нас, в трех метрах — другая стена, по правую руку — третья, а в углу стоит стол или, может быть, верстак, а под ним валяется что-то округлое, черное, смахивающее на бублик размером с большую собаку.
Шина. То есть мы в гараже. Пошевелив конечностями, я понял, что связан. Присмотревшись, убедился, что и Штырь ничуть не в лучшем положении — руки, как и у меня, за спиной, ноги перехвачены веревкой в щиколотках.
Слева раздался металлический лязг, скрип, пахнуло свежим воздухом и на мгновение комнату залил белый, слепящий свет. Штырь хрипло закашлялся, а я отвернулся, почувствовав, что еще секунда — и глаза лопнут. Конечно, ничего подобного не случилось. Послышалось шарканье, замелькали, разбивая потоки яркой белизны, тени и, хотя за лобной костью у меня все еще плясали искры, зрачки смогли сфокусироваться. Передо мной и Штырем стоял, возвышаясь над нами в полный рост, Губер.
- Как видите, господа, мы весьма вовремя. Наши дорогие гости почти что в добром здравии. Правда, если судить по кислому выражению лиц, они не слишком расположены к задушевным беседам.
- Ничо, с паяльником в заднице запоют соловьями, гы, - проворчал один из его подручных, горилла в грязном свитере с закатанными по локоть рукавами. Татуированные перстнями пальцы и правда сжимали ручку паяльной лампы. Губер брезгливо отмахнулся:
- Не засти.
Громила чуть подвинулся, давая хозяину больше света, а тот, нырнув рукой под полу пиджака, выудил оттуда и нацепил на нос очки с пыльными, заляпанными стеклами в тонкой золотистой оправе. Другую руку вытянул перед собой на всю длину — в ней он держал раскрытую книгу... чертов учебник за седьмой класс. В льющемся через гаражные ворота свете черты оплывшего лица казались аристократически благородными, холеными, как у римских патрициев в старом кино, легкая щетина на приподнятом круглом подбородке напоминала младенческий пушок. Он громко прочистил горло, будто готовясь произнести торжественную речь, и я вспомнил, что в прошлой жизни слышал в его исполнении несколько таких по местному телевидению. Черт подери, я даже голосовал за этого ублюдка, когда он на заре своей политической карьеры избирался в мэры. Мы с Ванькой безмолвно наблюдали, и не знаю, как у Штыря, а во мне эта маленькая театральная сценка вызывала только недоумение.
- Ну конечно! Ответ родился не в сознании, а в горле, в легких. И эта мысль, словно глоток чистого кислорода, сразу взбодрила. Деревья и трава, - произнес Губер, не отрывая взгляда от раскрытой книги, и я понял, что он читает вслух. - Он поглядел на свои руки и повернул их ладонями вверх. Он будет сажать траву и деревья. Вот его работа: бороться против того самого, что может помешать ему остаться здесь. Он объявит Марсу войну — особую, агробиологическую войну. Древняя марсианская почва... Ее собственные растения прожили столько миллионов тысячелетий, что вконец одряхлели и выродились. А если посадить новые виды? Земные деревья — ветвистые мимозы, плакучие ивы, магнолии, величественные эвкалипты. Что тогда? Можно только гадать, какие минеральные богатства таятся в здешней почве — нетронутые, потому что древние папоротники, цветы, кусты, деревья погибли от изнеможения.
Недоумение мое росло.
- Рэй Брэдбери, «Зеленое утро», - пояснил Губер. Схлопнул обложки, повертел книгу в руках. - Фантастика. Какая глупость! Старый учебник, советский еще... Не слишком патриотично. Пацифизма много. На том и погорели. - Небрежно бросил потрепанный томик к сваленным на верстаке инструментам. - Однако же, господа, тут у нас интеллигенция в гостях. Интеллектуалы, так сказать.
- Говно, - буркнул детина с паяльником.
