Но потом сжалилась, отстригла от бахромы кусочек крашеной парусины.
К морю они пошли с Андреем вместе.
Подобрав подол, Ксана зашла в воду по колено и медленно, по одной, выпустила все чешуйки в море. Железные, они должны были сразу утонуть, но какое-то время почему-то держались на поверхности, качаясь на волнах и уплывая все дальше от берега. Ксана долго смотрела на них, прищурившись и смаргивая подступающие слезы. Потом выбралась на сушу, подошла к Андрею. Спросила:
- Как думаешь, получилось?
- Если ты смогла их отпустить.
- А ты?
- То ожерелье, из ракушек… Оно сначала не хотело уплывать. Как будто просило – возьми меня обратно. На память. А потом его унесло волной. И я его больше не видел. И она… она с тех пор не приходит ко мне по ночам. Совсем.
Ксана помолчала. Потом вдруг сказала тихо:
- А говорил - любишь.
- Что?
- Говорил, жизнь за нее готов отдать.
- Свою – готов, - хмуро ответил Андрей.
- Да? – Ксана покосилась на него, насмешливо выгнув бровь.
- А чужую – нет. Я не могу отдать то, что не мое. Потому что это будет уже не жертва, а убийство.
Ксана хмыкнула. Стянула косынку, выпустила на волю косы, подставила лицо ветру. Прищурилась и спокойно сказала:
- А я бы убила за своего Костю. Кого угодно убила бы за него. Вот хоть тебя, молодого-красивого, - она усмехнулась, блеснув белыми зубами, и бросила быстрый взгляд на Андрея. Он дрогнул, и с трудом заставил себя не отвести глаза, потому что понял – не врет.
«А я?» - вдруг подумал он. Если бы знать, что Аська вернется прежней. Если бы знать, что их жизнь будет такой, как раньше. Что Аська никогда не узнает цену своего возвращения. И сам Андрей сумеет забыть, что сделал. Если…
Но богам не ставят условия. Можно только принимать или не принимать их дары. Случайные хлебные крошки, попавшие в твою ладонь.
«И все-таки, - он прищурился на море, туда, куда смотрела Ксана, где на границе воды и неба двигались какие-то огромные существа – то ли киты, то ли кто-то еще. - И все-таки – если бы?»...
Родительский день
(Олег Кожин)
– А где печенье?! Люсенька, ты взяла печенье? Я специально с вечера целый кулек на столе оставила!
Несмотря на пристегнутый ремень безопасности, Ираида Павловна повернулась в кресле едва ли не на сто восемьдесят градусов. Женщиной она была не крупной, в свой, без двух лет юбилейный полтинник, сохранившей практически девичью фигурку, и потому трюк этот дался ей без особого труда. Люся, глядя на метания матери, страдальчески закатила густо подведенные фиолетовыми тенями глаза, и уставшим механическим тоном ответила.
– Да, мама. Я взяла это долбаное печенье, – и в доказательство демонстративно потрясла перед остреньким носом Ираиды Павловны кульком, набитым коричневыми лепешками «овсянок».
– Мама, а Люся ругается! – хихикнув в кулачок, поспешил заложить сестру шестилетний Коленька.
– Не выражайся при ребенке, – не отрываясь от дороги, одернул дочь Михаил Матвеевич. Ночью по всей области прошел сильнейший ливень, и глава семейства вел машину предельно аккуратно.
– А конфеты?! Конфеты-то где?! – заполошно причитала Ираида Павловна.
– Не мельтеши, мать. В бардачке твои конфеты. Я их туда еще утром положил, знал, что ты забудешь.
Михаил Матвеевич даже в этом бедламе умудрялся оставаться невозмутимым, спокойным и собранным. Обхватив широкими грубыми ладонями руль, плотно обмотанный синей изолентой, он уверенно вел старенькую «Волгу» по разбитой, точно после бомбежки, загородной дороге. С виду машина была ведро-ведром, но хозяина своего, водителя-механика с тридцатилетним стажем, слушалась беспрекословно. Зеленый рыдван гладенько вписывался даже в
