Читателям, вероятно, знаком фильм «Банды Нью-Йорка»; так вот, в Лондоне дела обстояли еще ужаснее, и с каждым днем ситуация ухудшалась – по мере того как все новые обнадеженные провинциалы приезжали попытать счастья в большом городе. Книгу Мэйхью сокращали, меняя местами главы, и иногда печатали небольшими томиками. Однако ж и оригинал читается легко. А если вам по душе фэнтези, так каким-то непостижимым образом фэнтези дает о себе знать и здесь, пусть и насквозь перемазанная реалистичной грязью и копотью.
Так что свою книгу я посвящаю Генри Мэйхью.
Финт – персонаж вымышленный, равно как и многие его знакомые; хотя они и списаны с тех самых типажей, что трудились, и жили, и умирали в Лондоне в ту эпоху.
Дизраэли, безусловно, существовал на самом деле, равно как и Чарльз Диккенс, равно как и сэр Роберт Пиль, основатель лондонской полиции, дважды занимавший пост премьер-министра. Его «пилеры» в самом деле заменили прежних «ищеек» с Боу-стрит, которые охотились главным образом на воришек и излишней храбростью не отличались. А вот пилеры – дело другое: их вербовали из числа мужчин с армейским опытом.
Надеюсь, читатели попутно узнают и других исторических персонажей. Всех их, пожалуй, затмевала экстравагантностью мисс Анджела Бердетт-Куттс, еще в юности унаследовавшая огромное состояние своего деда – и на тот момент самая богатая женщина в мире, не считая, возможно, королевы-другой. Эта удивительная женщина в самом деле однажды предложила герцогу Веллингтону стать ее мужем. Но, что куда более важно по крайней мере в моих глазах, большую часть времени она занималась тем, что раздавала свои деньги.
Нет, легковерной дурочкой она отнюдь не была. Мисс Куттс считала нужным помогать тем, кто сам себе помогает; она основала так называемые «школы для бедных», где дети, а иногда и взрослые, при всей своей бедности, могли получить начатки образования – где бы они ни жили. Она помогала мелким предпринимателям начать собственное дело, жертвовала на церкви – но только в том случае, если церковь поддерживала бедняков на практике; и в общем и целом являла собою удивительный феномен своего времени.
В моем романе она играет ключевую роль, и поскольку расспросить ее саму я не мог, пришлось на основе имеющихся сведений строить догадки, как бы она повела себя в тех или иных обстоятельствах. Я исходил из того, что женщина настолько богатая, и притом незамужняя, твердо знала, чего хочет, – и напугать ее было непросто.
Лондонскую канализационную систему действительно построили римляне; из поколения в поколение ее ремонтировали, но бессистемно. Туннели предназначались главным образом для оттока дождевых вод, а не человеческих экскрементов; выгребных ям и отстойников вполне хватало, и лишь когда они переполнились, просто в силу перенаселенности, в город пришли холера и прочие страшные болезни.
Тошеры в самом деле существовали; впрочем, в жизни их ничего увлекательного не было; то же относится и к мусорщикам, и к маленьким трубочистам, которые страдали очень неприятными профессиональными болезнями. Финту чрезвычайно повезло с домовладельцем, владеющим четырехтысячелетним запасом информации по пищевой безопасности. И все равно, должен признать, как когда-то Марк Твен, что мне пришлось слегка приукрасить действительность.
А вот приукрашивать образ Джозефа Базалджета не было необходимости; в романе это – молодой, но очень проницательный человек. Он встал во главе инженеров и геодезистов, изменивших облик и, что еще более важно, запах Лондона некоторое время спустя после событий, описанных в этой книге. Новая лондонская канализация и дренажная система явились одним из технологических чудес нового Железного века; они поддерживаются в рабочем состоянии и используются по сей день.
«Бони» – это, конечно же, прозвище Наполеона Бонапарта; если вы не знаете, кто это, я, увы, уверен, что ваша клавиатура рано или поздно вам подскажет.
Несколько слов о монетах. Объяснить пред-десятичную британскую денежную систему поколению, которое никогда с ней дела не имело, довольно трудно даже для меня, а ведь я-то заучил ее с младых ногтей. Я могу пространно порассуждать о таких вещах, как трехпенсовики, полупенсовики, и шестипенсовики, и кроны, и полукроны, и о том, как от всего этого у американских туристов мутится разум. Но я ограничусь тем, что скажу: были монеты бронзовые, самых разных размеров и самого низкого номинала; были монеты серебряные, как вы, вероятно, догадались, занимающие в финансовом плане промежуточное положение, и, наконец, ну, золотые, – а во времена Финта они действительно чеканились из золота, не то что нынешние, бу-бу-бу, в наши дни все не так. Но, по правде говоря, прежние деньги обладали какой-то осязаемой подлинностью, не то что современные пенсы, помоги нам Господь; нет в них былой живости.
А еще был удивительный трехпенсовик, тяжеленький такой, как он приятно оттягивал детский кармашек… Нет, пора ставить точку, иначе я того гляди заведу речь о гротах и полуфартингах, и у кого-нибудь рука сама собою потянется к пистолету.
Удивительная штука – сленг: если вам такие вещи по душе, любопытно отметить, что в стародавние времена слово
Что до викторианского сленга – а викторианцы в сленге толк знали, – здесь на каждом шагу засады. Если смотришь на мир глазами Финта, ты не можешь сказать «пафосный» или «понтовый», потому что этих слов еще не придумали. Зато подойдет словечко «шикарный». Можно было, конечно, нашпиговать эту книгу подходящим сленгом, но я сказал себе: нет, я ж не учебник по сленгу пишу; и даже отказался от нескольких милых мне образчиков.
