– А почему бы просто не выбросить бумаги за ненадобностью, зачем же комнату-то захламлять?
Клерк смерил его уничтожающим взглядом.
– Ты дурак, что ли? А вдруг потом окажется, что это очень важная бумага? Тогда ее просто отыщешь на спице, и вся недолга.
Прочие клерки ненадолго подняли глаза, прислушиваясь к разговору, затем вернулись к своим загадочным занятиям, но сперва смерили Финта грозными взглядами, давая понять, что это они тут – важные персоны, а он – пустое место. Однако Финт отметил про себя, что их одежка немногим лучше его собственного перелицованного шмотья; отметил – но благоразумно промолчал.
Итак, Финт сидел смирно и ждал. Вплоть до того момента, как какой-то тип в полумаске прорвался мимо швейцара – тот, верно, отошел в переулок облегчиться, потому что теперь, спотыкаясь, спешил обратно, впопыхах застегивая ширинку, – и ввалился в издательство. Злодей наставил на заведующего редакцией здоровенный нож и прорычал:
– Гони деньгу, а не то я тебя как устрицу выпотрошу. Ни с места, вы все!
Нож был внушительный – хлебный нож с зазубренным краем, для дома – самое то, если, например, буханку надо нарезать; пожалуй, чтоб человека раздербанить, тоже сгодится, подумал Финт. Но в наступившем потрясенном молчании он вдруг понял, что вооруженный ножом незнакомец сам перепуган до смерти: злоумышленник свирепо зыркал на клерков, а на Финта внимания не обращал.
«Он растерян, он не знает, что делать, – думал Финт, – но он уверен, что, чего доброго, придется пырнуть одного из этих олухов, которые на него глазами хлопают, да в штаны от страха того гляди наделают, – а уж тогда болтаться ему на виселице в Ньюгейте[7]». Все эти мысли пронеслись в голове у Финта как железнодорожный поезд, а за ними, так сказать в тормозном вагоне, подоспело воспоминание: а ведь он знает и этот голос, и сопутствующий запах дешевого джина. Знал он и то, что человек этот не из худших на самом-то деле, и знал, что толкнуло его на этакое дело.
Финт сделал единственно возможное. Одним стремительным движением он схватил со стола спицу для бумаг и легонько кольнул острием вспотевшую шею злоумышленника. Тихо и жизнерадостно он прошептал на ухо незадачливому грабителю – так, чтобы клерки не расслышали:
– А ну, бросай нож сейчас же и давай деру, или дышать будешь через три ноздри. Слышь, это я, Финт – ты ж Финта знаешь. – А вслух заявил: – Мы тут такого не потерпим, подлый негодяй!
С этими словами Финт выволок грабителя из редакции в туман: тот прямо-таки источал облегчение, заодно с избытком джинных паров. Клерки подняли ор, а Финт громко крикнул через плечо:
– Я его держу, не беспокойтесь!
Он стремительно повлек злоумышленника мимо пристыженного швейцара, свернул в ближайший переулок, протащил за собою вора-неудачника еще несколько ярдов – того, надо признать, заметно стесняла деревянная нога с металлической нашлепкой на конце – и втолкнул его в темный угол.
В переулке пахло, как обычно пахнет в переулках: главным образом отчаянием и раздражением, а теперь еще и Онаном, который в знак протеста дал выход хандре и не только, обогащая переулочный букет первосортным амбре. По счастью, туман окутал их вроде как одеялом. Воняло мерзко, но в том числе и от злоумышленника, чьи штаны так кишели жизнью, что того и гляди пойдут прогуляться сами по себе.
Финт с облегчением услышал, как стукнул о землю брошенный нож. Он пинком отшвырнул его в тень, затем ухватил одноногого грабителя за шкирку, поволок в дальний конец переулка и снова притиснул его в угол.
– Обрубок Хиггинз! – рявкнул Финт. – Чтоб мне провалиться, если в целом свете найдется вор глупее тебя. Слышь, следующий раз, как ты перед судьей окажешься, качаться тебе в петле, как пить дать, дубина ты стоеросовая! – Финт принюхался и застонал. – Да чтоб тебе пропасть, Обрубок, ну и грязен же ты, а! Ты вообще моешься хоть когда-нибудь? Ты бы хоть под дождичком постоял или штаны в кои-то веки сменил! – Он заглянул в помутневшие от катаракт глаза и вздохнул. – Ты когда в последний раз ел-то?
Обрубок забормотал себе под нос, что он-де не нищий и побираться не станет, и Финт уже готов был махнуть на бедолагу рукой, но перед его мысленным взором вдруг замаячил Дедуля – словно наяву.
– Слышь, вот шестипенсовик, – промолвил Финт. – Этого должно хватить и на приличную жрачку, и на место в ночлежке, ежели всего не пропьешь. Ок, бедный ты дурень, вали отсюда – никто за тобой не гонится, так что знай шевели ногами и убирайся из этого квартала подальше. Я тебя в жизни не видел, вообще не знаю, кто ты такой, да судя по твоему виду, Обрубок, ты и сам этого не знаешь, старый ты чертяка. – Финт вздохнул. – И если когда- нибудь еще пойдешь на дело, так нажираться полагается после, а не до, заруби себе на носу!
Вот, собственно, и все. Финт вернулся в редакцию «Кроникл», а там уже и полисмен явился, не запылился, и клерки наперебой описывают ему вышепоименованного Обрубка, причем на тот момент деревянная нога среди особых примет не значилась. Из всей этой невнятной разноголосицы Обрубок представал персонажем не в пример более грозным, нежели Финтов знакомец, а хлебный нож, похоже, уже превратился в самый настоящий меч. Полицейский пытался записать подробности, но галдеж ему здорово мешал, да и слова он выводил очень медленно, одним глазом приглядывая за Финтом: может, грамотностью полицейский и не блистал, зато таких, как Финт, распознавал с первого взгляда.
Финт ожидал неизбежного с минуты на минуту, и вот вам пожалуйста: полисмен ткнул пальцем в его сторону и поинтересовался:
