Диккенс, как я понимаю, не сомневается, что вы сумеете помочь нам раскрыть эту тайну. – Она снова переглянулась с мужем и добавила: – Я полагаю, вам уже известно про самое ужасное во всей этой сатанинской истории. – Она замялась, словно пытаясь перетасовать в голове неприятные мысли, и наконец выговорила: – Я так понимаю, вы не остались в неведении о том, что юная леди была… она была… она потеряла… – Окончательно смутившись, миссис Мэйхью в смятении выбежала из комнаты. Повисло молчание.
Финт оглянулся на Симплисити и обратился к мистеру Мэйхью:
– Сэр, если вы не возражаете, мне бы очень хотелось побеседовать с Симплисити один на один. Я бы заодно ее супом покормил. У меня такое чувство, что со мной она снова поговорит чуток.
– Боюсь, что оставлять юную леди наедине с вами в спальне просто недопустимо.
– Точняк, сэр; а избивать леди до полусмерти и пытаться утопить ее в сточной канаве тоже недопустимо, но не я это сделал. Так что, думается мне, под вашим респектабельным кровом можно было бы добавить к правилам чуток… человечности?
Миссис Мэйхью нерешительно перетаптывалась на лестничной площадке; Генри Мэйхью, совершенно сбитый с толку, встрепенулся и сказал:
– Я не буду закрывать дверь, сэр. Если мисс Симплисити не возражает.
От кровати тотчас же донеслись знакомые интонации Симплисити:
– Пожалуйста, сэр, мне бы очень хотелось по-христиански поговорить со своим спасителем.
Верный слову, мистер Мэйхью в самом деле оставил дверь слегка приоткрытой, и, в кои-то веки отчаянно застеснявшись, Финт уселся в кресло, покинутое супругой Генри Мэйхью, и неловко улыбнулся Симплисити, а та заинтересованно улыбнулась в ответ. Затем он подобрал суповую ложку и передал ее девушке, говоря:
– А чего бы вам хотелось от жизни теперь?
Улыбаясь все шире, Симплисити очень осторожно взяла ложку, поднесла к губам, выпила суп. И, понизив голос, проговорила:
– Хотелось бы мне сказать, что я была бы рада поехать домой, но у меня больше нет дома. И мне нужно разобраться, кому я могу доверять. Могу ли я доверять вам, Финт? Думается, я могла бы довериться человеку, который храбро вступился за незнакомую женщину.
Финт сделал вид, что это все сущие пустяки, дело житейское.
– Знаете, я ничуть не сомневаюсь, что вы можете доверять мистеру и миссис Мэйхью.
Но, к вящему его удивлению, девушка возразила:
– Нет, не думаю. Мистер Мэйхью предпочел бы, чтобы мы с вами не разговаривали. Он, похоже, опасается, что вы, Финт, каким-то образом злоупотребите моей беспомощностью, а я считаю, это… – девушка на миг замялась, подбирая нужное слово, – это просто немыслимо! Вы меня спасли, вы за меня вступились, а теперь вы причините мне вред? Они, безусловно, люди хорошие, но хорошие люди, к примеру, могут считать, что им следует передать меня доверенным лицам моего мужа, потому что я его жена. В таких вопросах некоторые люди совершенно бескомпромиссны. Наверняка кто-то предъявит что-нибудь ужасно официальное, с внушительной печатью и подписью, – и мистер и миссис Мэйхью против закона не пойдут. Против закона, волей которого меня заберут из страны, где родилась моя мать, и отвезут обратно к мужу, который стыдится меня и не смеет возразить отцу.
По мере того как она говорила, голос ее набирал силу, и, внезапно осознал Финт, он еще и зазвучал как у уличной девчонки – у той, что знает правила игры. Легкого немецкого акцента как не бывало, теперь в интонациях ее слышались гласные Англии, и делала она ровно то, что делает всякий, у кого мозги на месте: осторожничала и не выбалтывала лишнего.
Финт никак не мог сообразить, что же это за акцент такой. Он знал, что на свете бывают и другие языки, но, как порядочный лондонец, в глубине души их не одобрял, ведь всякий, кто не англичанин, понятное дело, рано или поздно окажется врагом. Если изо дня в день отираешься в порту, так обязательно поднахватаешься не языков как таковых, так хотя бы их звуков; вслушайся внимательно и поймешь: голландец говорит иначе, чем немец, и шведа, конечно же, сразу отличишь, а финны, разговаривая с тобой, всегда позевывают. Финт здорово навострился различать языки, но ни один так и не потрудился выучить, хотя к двенадцати годам затвердил слова, означающие. «А где тут веселые девочки?» на нескольких языках, включая китайский и несколько африканских. Даже портовые крысы эти слова знали; а веселые девочки, случалось, подбрасывали тебе фартинг за то, что направил джентльмена на верный путь. Став постарше, Финт осознал, что иные сказали бы – на
На лестничной площадке возникло какое-то движение, Финт тут же взвился с места, шустро, как гвардеец, и практически отсалютовал крайне удивленному мистеру Мэйхью и его супруге.
– Сэр, мадам, я тут потолковал немного с девушкой. Как вы сами говорите, ее, похоже, пугает шум карет. Может, если бы я сводил ее подышать свежим воздухом, она бы своими глазами убедилась, что кареты, которые ездят у вас под окнами, – это самые обычные кареты?.. Так что, если вы не возражаете, можно мне пригласить ее на прогулку?
Повисло такое молчание, что Финт понял: кажется, идея была не из лучших. А за этой мыслью последовала и другая: а я ведь разговариваю с этим джентом как с равным! Просто удивительно, как костюм от старьевщика и яйца с ветчиной поднимают дух! Да только я все еще тот самый парень, который поутру проснулся тошером, а они все еще – джентльмен и его супруга, владельцы этого огромного дома, так что мне бы надо поосторожнее, а то они, чего
