– Свезло тебе, парень. И если я еще раз увижу в наших краях твою рожу, как говорят у нас в профессии, быть тебе и стрижену и бриту. Уяснил? Я так понимаю, это было «да».
Финт свистнул Онану – но сперва пес помочился гаду на ногу; Финт ничего подобного не планировал, но решил, что в создавшихся обстоятельствах это превосходный финал для сценария.
И тут… остался только Финт, и Финту показалось, что события вечера нуждаются в последнем завершающем штрихе, в последней мелкой мелочи, о которой парень-жох стал бы вспоминать с гордостью – и которая придала бы еще больше блеску его репутации. Пораскинув мозгами и позвенев в руке уворованными монетами, он зашагал обратно к своему кварталу, подошел к маленькой дверце и несколько раз постучал.
Спустя какое-то время наружу выглянула очень опасливая старушка в ночной рубашке и с превеликим подозрением спросила:
– Кто там? Денег в доме ни пенса, чтоб вы знали. – И тут же сменила тон: – Ох, да это ж юный Финт. Чтоб мне провалиться, я тебя только по зубам и узнала. В жизни ни у кого не видала таких белых.
К вящему удивлению старухи, Финт ответствовал:
– Да, это я, миссис Бичем, я знаю, что у вас в доме денег нет, так вот теперь есть. – И высыпал добычу в руки изумленной хозяйки.
На душе стало не то слово как приятно, а беззубая старуха прямо засияла в темноте:
– Благослови вас Бог, сэр, я ужо помолюсь за вас утром в церкви.
Финт несколько удивился; никто и никогда на его памяти не предлагал прочесть за него молитву. И мысль об этой молитве в зябкую ночь дарила приятное тепло. Сберегая его в груди, Финт повел Онана по длинной лестнице наверх, спать.
Глава 11
Финт прихорашивается, а Соломон выходит чист пред всеми
Соломон еще не ложился: ждал, пока вернется Финт. В числе восторженных зрителей его не было, поскольку ни одна из комнат мансарды на улицу не выходила. Все окна смотрели на какие-то склады; Соломон считал, что этот вид куда предпочтительнее, нежели все то, что можно ненароком увидеть на улице. Друзья обменялись в темноте лишь несколькими словами, Финт плюхнулся на тюфяк – и последняя свечка была погашена.
Свернувшись клубком под одеялом с осознанием плодотворно прожитого дня, Финт следил, как перед его внутренним взором неспешно проплывают мысли. Неудивительно, что мир вращается, – столько всяких перемен произошло! Давно ли он услышал крик и выпрыгнул из бурлящей канализации… сколько дней назад дело было? Он посчитал – три дня.
На следующий день швейцар, в чьи обязанности входит открывать двери банка «Куттс» перед клиентами, обнаружил перед собой престарелого еврейского джентльмена в поношенном габардиновом пальто и с меркантильным блеском в глазах. Наваждение прошествовало мимо в сопровождении юноши в костюме словно бы с чужого плеча и дурно пахнущей собаки. Прочие клиенты начали было роптать, зачем-де сюда бедняков пускают, но тут выяснилось – после того как все монеты достоинством выше шестипенсовика были должным образом ссыпаны в мешочки и все бумаги подписаны, – что у этих бедных людей очень много денег.
Забрав расписку в получении и новехонькую блестящую банковскую книжку, загадочные двое исчезли так же быстро, как и появились, и Красное море сомкнулось снова, и планеты доковыляли до своих законных орбит, и весело играли первенцы, и мир был в порядке. Кроме той его части, в которой находился один из старших компаньонов мистера Куттса, внезапно осознавший, что каким-то непостижимым образом согласился на процентную ставку, предлагаемую очень нечасто; впрочем, на тот момент он счел, что дешево отделался, убрав Соломона из здания, прежде чем тот повыгоняет меновщиков. Мысль, конечно, нелепая и совершенно необоснованная, но тем не менее из любых торгов Соломон неизменно выходил победителем, а прочие еще какое-то время не вполне понимали, на каком они свете.
Едва оказавшись на улице, Финт скрепя сердце напомнил Соломону, что ему надо заглянуть в редакцию журнала «Панч»: какой-то там художник должен нарисовать его портрет для обложки.
Мистер Тенниел, как выяснилось, был не намного старше Финта; его каштановые волосы отливали рыжиной. Финт уселся перед ним на стул, и, пока художник работал, они непринужденно болтали о том о сем. Оказалось, что позировать мистеру Тенниелу для портрета в три четверти совсем не сложно – это тебе не четвертование, заметил Соломон. По-видимому, это была шутка, но пояснять Соломон не стал.
«Пожалуй, – думал про себя Финт, – точнее было бы сказать так: сам процесс несложен, но на нервы действует». Мистер Тенниел корябает, корябает по бумаге, и вдруг как вскинет глаза на Финта, как пришпилит его взглядом к стулу, точно бабочку, – и тотчас же снова принимается лихорадочно что-то корябать. Художник склонялся над рисунком – так, что виден был только затылок; а Соломон, устроившись в кресле, попивал себе кофе да почитывал бесплатный экземпляр «Панча».
