недоверие.
– Ах, стало быть, ты для него страшней пилеров, так? А у пилеров, между прочим, здоровенные дубинки, кому и знать, как не мне! – Он широко разинул рот, в котором торчал один-единственный одинокий зуб, и добавил: – Эти ублюдки чертовски убедительны, когда им надо, мы на своей шкуре испытали. – Кучер сплюнул, добавив к грозе влаги в количестве примерно трех дождевых капель, с жалостью оглядел Финта и заворчал, беззубо усмехнувшись: – А чем это ты хуже пилеров, малыш, расскажи-ка дяде!
– Я? Да тем, что у пилеров есть правила. А я миндальничать не привык. И если уж дело дошло до драки, меня-то ничто не остановит – в отличие от пилеров!
А вот экипаж, однако ж, вынужден был остановиться. Более того, встал намертво. Кучер выругался себе под нос.
– Затор на Пикадилли-серкус – черт-те что творится, господин, все из-за дождя. Правду сказать, я даже не вижу, за каким ублюдком мы гонимся, шеф; все так и прут, как на рождественский обед. В толк не возьму, почему на дорогах вечно такое безобразие; небось это все из-за упряжек четверней – их вообще в город пускать нельзя! А тут еще идиоты по дороге расхаживают, как у себя дома, у них че, вообще мозгов нет?
В самом деле, между неподвижными экипажами тут и там пробирались пешеходы, и Пикадилли-серкус украсился прихотливым узором из зонтиков, снующих через непрерывно растущее скопище насквозь промокших экипажей, ни один из которых не мог сдвинуться с места, пока не стронутся остальные. Кони понемногу впадали в панику, а к месту событий между тем подтягивались все новые экипажи, кебы и парочка подвод с пивоварни. И тут в сырой, мятущейся, безумной куче-мале из перепуганных лошадей и растерянных пешеходов кто-то где-то, верно, ткнул зонтиком в лошадиную ноздрю, вызвав к жизни то, что предыдущие эпохи назвали бы «вавилонским столпотворением» – а уж то название, что подобрал кучер, на бумагу перенести никак нельзя, потому что она тотчас же вспыхнет огнем.
Вот теперь точно ничего поделать было нельзя. Как объяснил кучер:
– Чтоб все наконец смогли разъехаться, надо бы оттащить в сторону парочку экипажей да разобрать весь этот чертов дурдом.
При этих словах вышло солнце и ярко засияло посреди ясного синего небушка, отчего положение дел только ухудшилось, потому что люди и лошади, которые до сих пор не вспотели, начали обильно потеть сейчас.
Даже Финт понимал, что добыча ушла из-под носа – и шансов вновь ее отыскать нету. Бесполезно и пытаться. Соломон, высунувшись из окна, помахивал в воздухе массивными карманными часами, недвусмысленно напоминая о времени. Финт внутренне застонал. Если уступить, может быть, ну может быть, повезет, и когда наконец-то этот бурлящий затор рассосется – хорошо бы до того, как где-нибудь опять завяжется драка, – он окажется в нужном месте и опять услышит жутковатый, визгливый колесный скрежет. Это если ему ничего не удастся узнать от Ушлого Боба. Но прямо сейчас Соломон, судя по его виду, того гляди завизжит почище того колеса.
Финт обернулся к кучеру и пожал плечами.
– Сколько с нас, мистер?
К вящему изумлению Финта, кучер хитро ухмыльнулся, взмахнул руками в воздухе, давая понять, что движение гужевого транспорта в этом квартале – не что иное, как мешок с овечьим дерьмом, и заявил:
– Так ты правда тот самый парень, который уделал Суини Тодда? Мне думается, ты врешь, ну да если на то пошло, так я вообще никому не верю. Хо-хм, ладно, подпишись мне вот туточки, указав заодно, что это сделал ты, и будем считать, что в расчете, идет? Сдается мне, в один прекрасный день такая подпись будет денег стоить.
Что ж, подумал Финт, опять тот самый туман, о котором говорил Чарли; если вся правда как есть тебе не по душе, ты просто пересказываешь ее на иной лад. Кучер терпеливо ждал с карандашом и блокнотом. Взяв в руки и то и другое и аж вспотев от напряжения, Финт очень аккуратно вывел, по букве за раз: «Ето я побидил Свини Тода. Финт, и ето правда».
Едва блокнот вернулся к законному владельцу, Соломон, не церемонясь, стащил Финта на тротуар. Старик лихорадочно пытался открыть зонтик – черную ненадежную штуковину, что напоминала Финту давно сдохшую здоровенную хищную птицу – не увернешься, так того гляди глаз выколет. Финт указал, что прямо сейчас в зонтике нужды нет – разве что для защиты от лошадей повсюду вокруг, которые делали ровно то, что лошади делают регулярно, – и даже чуть больше, учитывая всеобщую панику.
Соломон с Финтом зашагали к Сэвил-роу. Переулки кишели пешеходами больше обычного, все из-за затора, который, по счастью, остался позади. Взмокшие и разгоряченные – что порою, как в данном случае, еще хуже, чем мокрые и иззябшие, потому что еще и липкие и пропахшие лошадьми, – друзья подошли к сверкающим полированным дверям магазина «Дэвис и сын» на Сэвил-роу, дом 38. Онана привязали к фонарному столбу и ради такого случая выдали ему специально припасенную косточку, в обществе которой пес забывал обо всем на свете.
Оказавшись внутри, Финт ощутил было священный трепет перед миром шмуттера – но тут же постарался взять себя в руки. В конце концов, он же знает, что важные шишки одеваются на порядок дороже и лучше его; но от такого количества роскошного шмотья в одном месте просто голова кругом идет, если не принять мер. Он тут же состроил скучающий вид – дескать, чихать он хотел на эти тряпки, у него этого добра и дома полным-полно, – хотя про себя-то понимал, что отчищенные, но все еще довольно
