них их идиотские развлечения.
Таббер достаточно оправился, чтобы сердито уставиться на него.
— Ваш человек с улицы, как вы его назвали ранее, был сделан средним идиотом. Это не наследственное. Мои усилия были направлены на то, чтобы попытаться устранить некоторые из устройств, которые использовались для того, чтобы проштамповать его мозги. Почти каждый из этих средних идиотов, как вы их называете, мог бы быть, и, я надеюсь, все еще может быть, достойным пилигримом на пути в Элизиум. Представьте, что ребенка из высокообразованной благополучной семьи в роддоме по ошибке медсестры заменили на ребенка из трущоб. Неужели вы думаете, что ребенок из трущоб не покажет таких же результатов, как в среднем его товарищи? Или что отпрыск хорошей семьи, которого по ошибке теперь воспитывают в бедной части города, не будет в среднем таким же, как ЕГО товарищи?
Нефертити сердито посмотрела на них.
— Отец… — сказала она, но затем повернулась к Хопкинсу и Эду. — Он устал, ему нужен врач. Эти люди били его, пинали.
— Толпа все тех же средних идиотов, — сухо пробормотал Уэстбрук.
— Еще немного, милая, — сказал Эд Уандер. Од повернулся к Табберу. — Ладно, допустим, что мы согласимся со всем, что вы до сих пор изложили. При Процветающем Государстве страна катится в пропасть, и нам следует изменить ее таким образом, как этого хотите вы. Но я должен напомнить вам кое-что, что я услышал от вас в наш первый разговор. Мне кажется, я могу воспроизвести ваши слова почти дословно. Я назвал вас «сэр», и вы сказали: «Термин „сэр“, вариант термина „сир“, пришел к нам из феодальной эпохи. Он отражает отношения между дворянином и крепостным. Мои усилия направлены против таких отношений, против любой власти одного человека над другим. Ибо я чувствую, что кто бы ни клал на меня свою руку, чтобы управлять мною, он узурпатор и тиран; я объявляю, что он мне враг».
— Я не понимаю, к чему ты ведешь, возлюбленная душа.
Эд наставил на него указательный палец.
— Вы протестуете против того, чтобы кто-то управлял вами, вашими мыслями, вашими поступками. Но это именно то, что вы при помощи вашей силы, чем бы она ни была, делаете со всеми нами. Со ВСЕМИ нами. Вы, предполагаемый творец добра; на самом деле — величайший тиран в истории человечества. По сравнению с вами Чингиз Хан был дешевкой, Цезарь — новичком, Наполеон, Гитлер и Сталин — мелкими временщиками. Если…
— Прекратите! — крикнул Таббер.
— Что будет следующим? — поинтересовался Эд нарочито презрительным тоном. — Вы намерены отнять у нас речь, чтобы мы не могли даже пожаловаться на ваши действия?
Таббер обратил на него свой взор, преисполненный такой линкольновской печали, как никогда до сих пор. Воплощение обиды.
— Я… я не знаю. Я… полагал…
Дуайт Хопкинс непринужденно вмешался:
— Я предлагаю компромисс, сэр, ээ, то есть, Иезекиль. Несмотря на все ваши усилия вам не удалось донести ваше учение — какими бы ни были его достоинства или их отсутствие — до людей, которых вы любите, но которые до сих пор отвергали вас. Что ж, вот мой компромисс. Каждый день в течение одного часа вы будете в эфире. На всех теле- и радиоволнах мира. В этот час не будет никаких других соперничающих с вами программ. Этот один час в день будет ваш так долго, сколько вы пожелаете.
Нефертити и ее пророк-отец уставились на него.
— А… взамен? — дрогнул Таббер.
— Взамен все ваши, мм, проклятия должны быть сняты.
Потрясенный пророк на некоторое время замер в нерешительности.
— Даже если я буду выступать в эфире каждый день, возможно, они не станут слушать.
Базз Де Кемп хихикнул, не вынимая изо рта сигары.
— Это не проблема, Зеки, старина. Еще одно заклятие. Ты должен пообещать, что оно будет последним. Заклятие, призывающее всех слушать внимательно. Не обязательно верить, но обязательно слушать твою передачу.
— Я… я даже не знаю, возможно ли снять…
— Можно попробовать, — непринужденно, но настойчиво предложил Дуайт Хопкинс.
Генерал Крю вдумчиво сказал:
— Если хорошенько поразмыслить, то у меня три дочери. Со времени этого проклятия косметики и суетности жизнь стала куда более сносной. Я могу даже попасть в ванную по утрам. Нельзя ли сохранить его?
— И заклятие на музыкальные автоматы, — пробормотал Брейсгейл. — Ненавижу музыкальные автоматы.
— Что касается меня, — сказал Базз, перекатывая сигару из одного угла рта в другой, — я терпеть не могу комиксы. Как по мне…
Джим Уэстбрук внезапно рассмеялся.
— С моей точки зрения, приятель, можете оставить проклятыми радио и телевизор.
