— Ты чувствуешь приближение рассвета, — растолковывал Бернард, удерживая его железной хваткой. — Ежели ты не примешь любовь Христову, то всегда будешь слабеть к утру, равно как погибнешь, коли чистый свет солнца осияет тебя.
В груди Руна нарастало безмерное изнурение, наливавшее члены свинцовой тяжестью.
— Ты должен выслушать, сын мой. Ты можешь взирать на свое новое состояние, как на проклятье, но сие есть благословение для тебя. Для всего света.
— Я обратился в богомерзкую тварь, — презрительно фыркнул Рун. — Я вожделею зла. Сие не есть благословение.
— Ты можешь возвыситься над оным.
В голосе Бернарда звучала уверенность без подвохов.
— Я не хочу ничего иного, как выпить твою кровь, убить тебя, — предостерег Рун, чувствуя, как силы все убывают. Теперь он едва мог поднять голову.
— Я ведаю, что ты чувствуешь, сын мой.
Бернард наконец ослабил хватку, и Рун сполз на пол. На четвереньках, как пес, он пробормотал в пол:
— Тебе не дано знать снедающую меня страсть. Ты священник. Сие зло превыше твоего понимания.
Бернард покачал головой, чем привлек взор Руна. Его белоснежные волосы сияли в свете догорающей свечи.
— Я такой же, как ты.
Корца прикрыл глаза, не в силах поверить услышанному. Он безмерно устал.
Бернард тряс Руна, пока тот не открыл глаза снова. Старый священник поднес лицо Руна к своему, будто для поцелуя. Бернард призывно разомкнул губы, но Руна поприветствовали длинные острые зубы.
Корца вытаращился на наставника — человека, которого знал много лет, человека, который был вовсе не человеком, а зверем.
— Я алчу так же, как и ты, сын мой, — низкий голос Бернарда наполнил Руна спокойствием. — Я тешил злобные вожделения.
Рун силился понять.
Отец Бернард воплощал добро. Он нес утешение недужным и умирающим. Приносил надежду живущим. Без него большинство святых отцов в этом самом монастыре ни за что не отыскали бы свой путь к Богу.
— Для нас есть путь, — промолвил Бернард. — Это самая трудная стезя, по коей может шествовать священник, но мы способны творить добро, способны служить Церкви так, как никто другой. Господь нас не покинул. Мы тоже можем жить в Его благоволении.
И с этими словами Рун погрузился в глубокий колодец сна, позволив этой непреходящей надежде укротить его жажду крови и посулить ему спасение.
Очнувшись от своей епитимьи, Корца узрел склонившегося над собой кардинала, и те же бездонные карие глаза сияли ему той же любовью и заботой.
Тогда Бернард спас его.
И все-таки теперь Рун знал и бедствия, последовавшие за этим единственным актом милосердия, воображая глаза Элисабеты, ее лукавую улыбку, смерти и страдания, шедшие за ней по пятам.
Вероятно, если бы Бернард позволил ему умереть, он сослужил бы миру лучшую службу.
20 декабря, 06 часов 07 минут по центральноевропейскому времени близ Неаполя, Италия Элисабета прижимала Томми к боку, чувствуя, как его время от времени прошивает дрожь — наверное, при воспоминаниях об огне и взрывах. Она ни разу не видела подобного сражения — два противника летают, как ястребы, дым с визгом вырывается из невозможных пушек у них в носах, от грохота сотрясается даже воздух. Схватка наполнила ее ликованием и благоговением, но ужаснула отрока.
Оный прижался к ее плечу, ища утешения.
Элисабета вспомнила, как другая винтокрылая повозка взорвалась и скатилась в море, затонув, как корабль, получивший пробоину. Она представила, как Руна разносит в клочья, но, как ни странно, не нашла в этой картине ни капельки удовлетворения, только огорчение.
Он должен был умереть у меня на руках.
