Кровь Люцифера

Из песка показалась единственная черная капля, недвижно лежащая на дне сита. Рун взял эту каплю и несколько мгновений держал в сложенной чашечкой горсти. Она жгла его кожу, но не пыталась совратить его, как это было с другими сангвинистами. В отличие от них Руну не являлись видения, полные кровопролития и ужаса или похоти и соблазнов. Вместо этого разум его был наполнен словами молитв.

Открыв кожаный мешочек, висящий у него на боку, Рун бросил туда черный камешек. Тот ударился о два других — это было все, что удалось добыть за день. Чем дальше, тем мельче были капли, а найти их становилось все труднее. Его работа близилась к завершению.

Рун вздохнул, глядя в необъятный песчаный простор.

«Я мог бы остаться здесь... эта пустыня могла бы стать мне домом».

В лагере его ждала фляга с освященным вином. Больше ему ничего не требовалось. Бернард сообщил, что Руну следует ускорить работу, потому что он нужен в Риме. Так что ему волей-неволей пришлось поторапливаться, хотя он вовсе не желал куда-либо уезжать отсюда.

Впервые за долгие столетия Корца ощущал покой. Несколько месяцев назад он искупил свой тяжелейший грех, когда спас погубленную душу своей былой возлюбленной, превратив женщину из стригоя обратно в человека. Конечно, Элисабета — или Элизабет, как она предпочитала зваться теперь — не поблагодарила его за это, напротив, прокляла за то, что он возвратил ей смертность. Но ему и не нужна была ее благодарность. Он искал лишь искупление — и нашел его столетия спустя после того, как оставил всякую надежду...

Рун выпрямился, прервав поиски, и тут его слуха достигло отдаленное мяуканье. Пытаясь не обращать на это внимания, он осторожно завязал кожаный мешочек и стал упаковывать инструменты. Но звук не прекращался — жалобный, полный боли.

Просто какое-то существо, обитатель пустыни...

Корца лез вверх по склону, направляясь в лагерь, но звук преследовал его, царапал слух, разрушал чувство уединения. Он был высоким, словно крик домашней кошки. В душе Руна нарастало раздражение — но к нему примешивалась нотка любопытства.

Что случилось с этим зверем?

Он добрался до своего маленького лагеря и начал прикидывать, как свернуть палатку и убрать оборудование так, чтобы не оставить никаких следов своего пребывания здесь.

Но эти мысли не могли утишить боль, которую причинял его ушам этот крик. Это все равно что слышать царапанье сухой ветки в окно спальни. Чем сильнее пытаешься игнорировать этот скрип и вернуться в сонное забвение, тем громче он становится.

Ему оставалась в лучшем случае одна ночь наедине с пустыней. Если он не сделает что-либо с этим мяуканьем, то не сможет насладиться последними мгновениями покоя.

Корца бросил взгляд туда, откуда доносился плач, сделал один шаг в том направлении, затем другой. И, не успев еще осознать этого, Рун уже бежал по залитому солнцем песку, почти перелета я через барханы. Чем ближе он подбегал, тем громче становился звук, необъяснимым образом влекший его вперед. Какая-то часть рассудка Руна понимала, что есть нечто неестественное в этой погоне и в том, как он ею увлекся, но он все ускорял и ускорял бег.

Наконец вдали он увидел цель. Мяуканье исходило от куста акации, отбрасывавшего длинную тень. Должно быть, пустынное дерево нашло подземный источник воды, и его крепкие корни помогали ему бороться за выживание в этой засушливой земле. Шипастый ствол клонился в одну сторону, подчиняясь неустанно дувшим ветрам.

Задолго до того как Рун оказался вблизи дерева, его обоняния коснулся страшный запах. Даже против ветра он смог распознать этот смрад, свидетельствовавший о присутствии зверя, превращенного посредством крови стригоя в нечто чудовищное.

Бласфемаре. Беспощадный зверь.

Неужели это зов проклятой крови так неотвратимо гнал его через пустыню? Неужели это зло взывало к его и так обостренным чувствам — чувствам, усиленным многими неделями поисков оскверненных камней среди песка? Рун замедлил шаг и извлек ножи из ножен, пристегнутых к предплечьям Солнце сверкнуло на серебряных клинках древних карамбитов, изогнутых, словно когти леопарда. Ему понадобятся эти когти, чтобы сразиться с тем, что ждет его впереди. К этому мгновению Рун уже распознал запах своего противника: анафемский лев.

Корца обогнул дерево по широкой дуге. Он внимательно всматривался в тень, пока не заметил покрытый желтовато-коричневым мехом холм, полускрытый под навесом ветвей. В своем естественном виде львица, должно быть, была великолепна. Но даже теперь, после искажения, ее величие нельзя было не узреть. Под мехом, ставшим плотным, точно бархат, бугрились неестественно сильные мышцы. Массивная голова покоилась между лапами, и Рун мог видеть морду львицы, красивую и умную.

И все же каждое слабое биение ее сердца несло с собой неизлечимую болезнь.

Подойдя ближе, он заметил черную кровь, запекшуюся на ее плече. Казалось, что мех на ее боках был выжжен широкими полосами.

Рун догадывался, откуда здесь взялась анафемская львица — и откуда взялись ее раны. Он вспомнил орды искаженных зверей, сопровождавших армию Иуды во время битвы, разыгравшейся здесь прошлой зимой. Там были шакалы, гиены и небольшая стая львов. Рун полагал, что все эти звери — равно как и стригои — погибли или были рассеяны в конце того сражения, когда по окружающим пескам прошлось священное ангельское пламя.