коричневого цвета — такого оттенка бывает кора секвойи, — и только эти глаза сейчас жили на его бледном застывшем лице.
— Прости, — прошептал он.
Его губы легко скользнули по ее губам, точно холодный ветер с гор.
Грейнджер сомкнула веки, принимая поражение.
А затем эти губы спустились к ее шее, и острые зубы глубоко впились в ее плоть.
Та малая доля крови, что еще оставалась в теле Эрин, хлынула навстречу его жажде в единой блаженной волне.
«Спасибо, Рун».
Корца действовал с величайшей осторожностью, зная, что смерть уже подступает к сердцу Эрин. Выпивая последний жар жизни из ее холодеющего тела, он не обращал внимания на прилив экстаза, а сосредоточился на последних судорожных ударах ее сердца. Ему нужно было взять достаточно ее крови, чтобы преобразить ее, но не так много, чтобы убить ее.
Мгновение назад он прочел в глазах Эрин решимость, увидел там знание, уверенность — но, что самое главное, узрел там любовь, бездонный родник сострадания, бьющий в ее сердце, и эта любовь, это сострадание предназначались не только Джордану и не только ему.
Всем и каждому.
Для того чтобы спасти всех, она готова была пожертвовать собой.
Разве Христос не принял такое же решение в Гефсиманском саду и потом, на кресте?
«Как я могу сейчас не уважить ее выбор?»
Корца почувствовал, как обмякло ее тело, и извлек свои зубы из ее плоти, отнял губы от ее шеи. Все еще прижимая Эрин к себе, он смотрел на эту женщину, которую любил так сильно.
Даже сейчас он колебался, зная, что должен сделать дальше, и страшась этого.
И за себя, и за нее.
Потом он услышал слабые, редкие удары ее сердца. Последние капли ее жизни требовали от него действия.
Подняв свой карамбит, Рун нанес серебряным клинком глубокий порез на собственном горле. И когда из раны потекла темная кровь, он уронил нож, сунул ладонь под затылок Эрин и, приподняв ее голову, поднес ее губы к этому черному источнику. Его кровь струилась между ее безвольно приоткрытых губ, стекая в горло. Эрин уже ушла слишком далеко по смертной дороге, чтобы глотать, но Рун продолжал держать ее, ждать и молиться.
Он смотрел в темное небо, видя, как солнце вновь умирает, поглощаемое уже не луной, но жутким дымом, восходящим над озером, вырывающимся из самых врат Преисподней.
Затем Корца ощутил толчок надежды — когда мягкие губы, прижавшиеся к его плоти, шевельнулись и стали втягивать его кровь, погружая его в алый поток блаженства.
Но холодные слезы по-прежнему струились по лицу Руна.
«Что я наделал?»
Эрин очнулась, ощущая во рту холодную кровь, привкус соли и серебра. С каждым глотком она набиралась силы. Кровь струилась, пробуждая внутри женщины темную страсть. Рука Грейнджер словно сама по себе поднялась, чтобы схватить Руна за волосы и притянуть ближе. Язык ее касался плоти, откуда стремился этот густой поток. Она пила так, как когда-то дышала, огромными глотками, как если бы наконец вынырнула на поверхность воды, едва не утонув.
Это была жизнь в той же степени, в какой это была смерть.
И это был экстаз.
Ее тело умоляло о большем, ее руки сомкнулись вокруг тела Руна, словно она желала втянуть его в себя, выпить его полностью. В памяти Эрин вспыхнул тот миг невероятной близости в часовне, когда она омывала его раны своей кровью. Но и тот момент бледнел перед этим алым водоворотом восторга, в котором двое становились полностью едины.
Она почувствовала его возбуждение — и в тот же миг он навалился на нее, подминая под себя.
«Да...»
Но этого было недостаточно.
Она хотела его всего.
Теперь уже ее зубы впились в его шею, требуя, не желая принимать никаких отказов.
Но затем стальные пальцы дернули ее за волосы и оттащили ее от этой чаши блаженства. Эрин сопротивлялась, стремясь снова припасть к его горлу,
