София обеспокоенно нахмурилась.
— Возможно, будет лучше, если я приведу третьего. Просто на всякий случай.
— Сделайте это, — сказала Эрин.
София почти бегом пронеслась через крипту и скрылась во тьме лестничного пролета.
Эрин поймала взгляд Джордана и увидела, что в его глазах отражается та же тревога, которая снедала ее.
Элизабет боролась с нарастающей паникой. Когда дверь захлопнулась, вокруг наступила тьма, такая густая, что ощущалась почти как некое вещество. Казалось, эта тьма способна заползти в горло и удушить. Но графиня заставляла себя сохранять спокойствие, зная, что Бернард, должно быть, слышит стук ее сердца. Она выпрямилась, не желая доставлять ему хотя бы такое мелкое удовлетворение.
Вместо этого Элизабет сосредоточилась на рвущей боли, которую причинял ее запястью браслет наручников. Теплая кровь сочилась из рассеченной плоти и струйкой стекала в ладонь. Кардинал должен был чувствовать и это тоже.
Она потерла ладони одна о другую, испачкав обе в крови.
— Идем, — хрипло приказал Бернард.
Он потянул за цепь наручников и увлек графиню дальше в холодное логово сангвинистов. Этот холод заставил ее задрожать. Кардинал тащил ее через мрак, казалось, целую вечность, хотя прошло всего несколько минут.
Затем они остановились. Вспыхнула спичка, наполнив воздух запахом серы. Огонек озарил бледное, угрюмое лицо Бернарда. Он поднес спичку к золотистой восковой свече, укрепленной в настенном канделябре. Потом перешел к другой и зажег ее тоже.
Вскоре комнату наполнил теплый мерцающий свет.
Элизабет посмотрела на свод потолка, где сияла серебристая мозаика. Плитки ее были сделаны так же, как те, в базилике, только вместо золотой фольги под стекло была подложена серебряная. Мозаика покрывала всю поверхность потолка и стен, и комната сияла, озаренная этим великолепием.
Выложенная плитками картина изображала знакомый сангвинистский сюжет: воскрешение Лазаря. Он сидел в буром гробу, бледный, точно смерть, и алая струйка тянулась вниз от уголка его губ. Напротив него стоял выложенный золотом Христос, единственная золотая фигура в этой мозаике. Искусно подобранные плитки обрисовывали черты Христа: лучезарные карие глаза, волнистые черные волосы и печальную улыбку. Величие исходило от его безыскусной фигуры, приводя в трепет тех, кто собрался, дабы узреть это чудо. И не только людей. Светлые ангелы наблюдали за происходящим сверху, в то время как темные ангелы ожидали внизу, и сидящий Лазарь был навеки заключен между этими двумя сонмами.
Воскрешенный, основатель Ордена сангвинистов.
Насколько проще была бы ее жизнь, если бы Лазарь так и не принял то, что предложил ему Христос...
Элизабет отвернулась от потолка, и ее взгляд остановился на единственном предмете обстановки, наличествовавшем в этой комнате. Посередине часовни возвышался алтарь под белым покровом. На нем стояла серебряная причастная чаша. Прикосновение серебра обжигало и стригоев, и сангвинистов в равной мере. И когда последние пили из серебряной чаши, это усиливало ту боль, которую причиняло им поглощение освященного вина.
Элизабет не удержалась от усмешки.
«Как могут эти глупцы следовать за богом, который требует столь безграничного страдания?»
Бернард встал лицом к лицу с нею.
— Ты скажешь мне то, что мне нужно знать. Здесь, в этой комнате.
Она ответила холодным тоном, несколькими простыми словами:
— Сначала заплати мою цену.
— Ты знаешь, что я не смогу этого сделать. Это было бы непростительным грехом.
— Но это уже было сделано прежде. — Она коснулась своего горла, вспоминая зубы, терзавшие эту нежную плоть. — Сделано вашим Избранным, Руном Корцей.
Бернард отвел взгляд, голос его стал тише.
— Он был молод и обращен не так давно. Похоть и гордыня на краткий миг взяли над ним верх. Я не столь глуп. Правила ясно гласят: мы не должны никогда...
Она прервала его:
— Никогда? С каких пор это слово вообще появилось в твоей речи, кардинал? Ты нарушал множество правил своего ордена. Припомни, что было за эти столетия... Думаешь, я не знаю этого?
