Мертвые из Верхнего Лога

и не освободил бы рабочее место для юного, голодного и, как принято среди людей говорить, амбициозного вчерашнего студента который с молоком матери впитал культ гниения и готов усердно трудиться, чтобы позволить себе наимоднейшие из доступных способы разложения, и так на протяжении пятидесяти лет, а потом охотно уступить теплое место следующему амбициозному гниющему. Но что тогда получилось бы? Ведь тогда рабочих мест не хватило бы на всех, города опустели и перестали считаться престижными. И вся система рухнула бы к чертовой матери…

«Они же мертвые, — думал Хунсаг. — Даже более мертвые, чем тот бедняга, которого пытается поднять бобогото».

Однажды — лет десять назад это было, но очень ярко запомнилось — Хунсаг отравился по делам в город Ярославль и там встретил девушку, красота которой ослепила его, обычно равнодушного к протухшим человеческим самкам. У нее были глаза такого цвета, как будто в них капнули чернил. Даже белки голубоватые, как у инопланетянки. И пшеничная коса до пояса. Хунсаг увидел ее на бульваре — он шел мимо, а девушка сидела на лавочке с книгой — и как будто охочая до парной крови рысь пробудилась в его животе, заскреблась изнутри когтистыми лапами, просясь на волю. Хунсаг, уже много лет душивший в себе все человеческое, решил пойти у внутренней рыси на поводу.

Ему ничего не стоило завладеть вниманием девушки. Он мог сделать с ней все что угодно: взять в рабство, сделать любимой женой или поломойкой- секретарем, прожить с ней долго и счастливо или — выпить ее душу в ближайшей подворотне и сыто уйти прочь. Она была всего лишь человеком, Хунсаг же давно относил себя к иной расе. Всего лишь поймать ее рассеянный взгляд — и она в его власти.

Так и получилось — светлокосая красавица спрятала книгу в сумку и сонно пошла за ним. Он снял номер в первом попавшемся отеле, воспользовавшись ее паспортом. В пыльноватом, душном, с тяжелыми бархатными шторами номере он велел ей пойти в душ. Ему было брезгливо брать человеческую самку с порога, даже несмотря на ее кажущуюся свежесть и ангельскую красоту. Ведь все же они, как правило, едят что попало, а потому начинают пованивать еще будучи совсем молодыми.

Девушка повиновалась. Послышался звук льющейся воды и мелодичный слабый голос — незнакомка что-то пела. Что-то, модное у гниющих и заставившее Хунсага недовольно поморщиться. А когда она выплыла из ванной, голая, с капельками воды на порозовевшей от душа коже, Хунсаг, тоже голый, готовый к прыжку, отшатнулся.

У девушки больше не было ни золотой косы, ни инопланетных синих глаз. Она была обычной самкой с жидкими вытравленными волосенками, мутноватыми глазами и наглой, самоуверенной ухмылкой. А то, что его так очаровало, что разбудило его кровожадную рысь, оказалось всего-навсего шиньоном из синтетического шелка и цветными линзами. Дешевый трюк, весьма популярный у расы гниющих.

Хунсаг, которому приходилось и бальзамировать трупы, и казнить людей, испытал такое выворачивающее наружу отвращение, что поспешил одеться и сбежать. В противном случае, он убил бы отвратительную самку, раздавил бы ее, как таракана. Хунсаг бежал по улице, и ему казалось, что гниющие с пониманием ухмыляются ему вслед.

Бобогото шагнул вперед, выставив перед собой ладони, как будто пробирался сквозь густые джунгли. Ноги его дрожали, колени стали слабыми, воздух он втягивал с булькающим хрипом. Еще шаг. Еще. С очередным шагом вперед остатки сил покинули его, и, коротко вскрикнув, колдун грохнулся на землю.

И в тот самый момент покойник слабо пошевелил рукой. Это было не видение, не иллюзия. Хунсаг приехал в Центральную Африку, забрался в глухомань, терпел чужое присутствие, пил жир, рисковал, тратил деньги — именно за этим, но все же когда это наконец случилось, он недоверчиво распахнул глаза. Какая-то часть его сознания не могла до конца поверить в то, что происходило в нескольких метрах от него. Мелкие волоски на загривке встали дыбом, тело словно командовало: нельзя здесь оставаться дольше, у тебя есть последняя возможность: уходи, беги, беги, беги…

Движения усопшего были неуверенными, ломаными. Он пытался встать, но никак не мог приподнять туловище — словно грудному ребенку, ему не хватало сил. Но что-то его звало, и мертвый старался. Конвульсивно вздрагивали его ноги, а руки упирались в поверхность стола. Вот ему удалось перекатиться на живот, и он плашмя упал со стола на земляной пол. Хунсаг услышал сухой треск сломавшейся кости — должно быть, шейного позвонка, потому что голова покойника неестественно откинулась в сторону. А тот даже не заметил, ему было все равно, он отболел свое при жизни, а теперь для него не существовало больше ни страха, ни боли, ни отчаяния — только неведомый настойчивый зов, заставлявший его двигаться вперед.

Встать на ноги мертвец так и не смог, да больше и не пытался — видимо, сам факт движения вперед был для него важнее способа. Впиваясь ногтями в землю, он подтягивал тело к рукам и полз вперед, как доисторический ящер. Лицо его оставалось прижатым к земле, усопший никак не мог видеть Хунсага, но все же явно знал о его присутствии. Потому что сначала полз по направлению к двери, а потом остановился, как будто к чему-то прислушиваясь.

Хунсаг решил, что это — все, оживший покойник может существовать лишь несколько минут в убогом формате искусственно продленной агонии. Но когда слегка наклонился, чтобы рассмотреть покойного ближе, тот вдруг встрепенулся, выбросил руки вперед и пополз к Хунсагу. С каждым движением он словно набирался сил. Мертвец больше не был похож на медлительное пресмыкающееся, двигался теперь так, как происходит в кино при ускоренной перемотке пленки. Энергичный бросок рук — черные скрюченные пальцы впиваются в землю, к рукам подтягивается безвольное тело. Он не уставал — не мог устать, его движения были размеренными и упрямыми, лицо оставалось прижатым к земляному полу. И вот покойник уже совсем рядом. Нервы Хунсага