Черняховский представил ему прибывшего из СССР с инспекторской проверкой «генерал-лейтенанта Константинова» — не узнать первого заместителя министра обороны СССР маршала Рокоссовского, в обязанности которого входило командование союзными войсками в Западной Европе в случае начала войны, было трудно, но Красная Армия продолжала играть в любимые игры, маскируя таким образом своих военачальников. Ну да это их дело — каждый вправе обеспечивать секретность своими методами, лишь бы они были действенны. Главное было не в этом — маршал сообщил союзнику, что СССР планирует нанести ответный удар по одному из американских объектов на Дальнем Востоке, ядерным боеприпасом мощностью в 500 килотонн, находящимся на принципиально не перехватываемом современной ПВО США носителе. Фельдмаршал был информирован о наличии в СССР ядерных боеприпасов мощностью от 20 до 50 килотонн; более того, однажды он даже присутствовал на испытаниях в Казахстане — но о наличии термоядерного оружия дорогие союзники «позабыли» сообщить, или же, если учесть «качественно новый носитель», слухи, сообщенные герром Эрхардом, были верны. И оставалось только пожалеть американцев — если бы фельдмаршал умел жалеть врагов.
Вернувшись в своих раздумьях к скучной, но жизненно необходимой экономике, Роммель констатировал наличие резкого контраста между положением дел в германских финансах и ситуацией, сложившейся в финансах Франции. «Займ освобождения» (Прим — в нашей истории, денежная реформа во Франции началась в конце 1944 выпуском вышеуказанного займа, благодаря которому удалось 'стерилизовать' 165 млрд. франков из общей денежной массы, составлявшей 652 млрд. франков. Далее, летом 1945 года начался неограниченный обмен старых купюр на новые, сокративший денежную массу на 30 %, до 444 млрд. франков. И в завершение, ратификация Бреттон-Вудских соглашений, после которого ставшая членом МВФ и МБРР Франция получила доступ к американским кредитам — В.С.), затем бесконечные американские кредиты помогли удержать экономику на плаву, но и только. Все деньги тратились на закупку американских же товаров вместо развития собственного производства, бросание разовых подачек бастовавшим рабочим, лишавшихся работы частично или полностью из-за американского импорта, и колониальные войны. В итоге, постоянный экономико-социальный кризис стал обыденной жизнью лягушатников. Фельдмаршал Роммель не был экономистом — но, как истинный немец, считал, что жить надо своим трудом, а не существовать от подачки до подачки.
Разница в реалиях послевоенных Германии и Франции объяснялась принципиально разными подходами русских к немцам, с одной стороны, и, англосаксов к французам, с другой. Русские взяли значительную часть репараций пакетами акций немецких предприятий — при том, что еще с двадцатых годов владельцами свыше 70 % акций германской промышленности были американские корпорации (прим. авт — соответствует реИ), и именно эту собственность янки СССР отобрал, целиком и полностью, в счет уплаты репараций (прим — у нас это было, к сожалению, в много меньших масштабах, например, история с оборудованием завода 'Опель' — В.С.). Технически это было проделано с присущим русским изяществом медведя, грабящего пчелиные ульи — предприятия ликвидировались, под предлогом 'работы на войну против СССР' (а в Германии трудно было найти промышленное предприятие, не работавшее на войну); затем, на той же материально-технической базе, буквально через неделю-две, необходимые для решения юридических формальностей, оно воссоздавалось с тем же составом работников, но, кардинально новым составом собственников — немецкие промышленники теряли в среднем треть акций, американцы — все и всегда (Прим. авт — у нас подобное провернули как раз американцы в Японии). Вой американцев, назвавших случившееся 'Великим русским ограблением', описанию не поддавался принципиально, что и понятно, поскольку стоимость конфискованного, по самым скромным оценкам, приближалась к 30 млрд. долларов. В Германии же реакция была иной — злорадство по отношению к янки, привыкшим строить свое благоденствие на чужих бедах, дополнялось пониманием того, что свое никто уничтожать не станет, так что можно было рассчитывать на то, что победители не дадут пропасть ни промышленности Германии, ни ее работникам. Это отношение разделяли даже немецкие промышленники, резонно решившие, что если бы русские захотели их ограбить, то никто бы не помешал им отобрать все — треть же была, по общему мнению, суровым наказанием, но не грабежом. И ожидания вполне оправдались — промышленность была загружена заказами. Сверхвысокие налоговые ставки, введенные русскими в ходе налоговой реформы — суммарно налоги достигали 90–94 % — объяснялись необходимостью концентрации средств для решения задач восстановления и развития Германии (прим. авт. — у нас это было в ФРГ). Эти деньги тратились на обновление основных фондов, сиречь, на разработку и производство более современного оборудования, финансирование перспективных исследований, решение социальных задач, прежде всего, на восстановление разрушенного жилья, и выплату репараций СССР в натуральной форме (прим. авт. — кроме последнего пункта, это все было в ФРГ, именно так создавалось 'немецкое экономическое чудо'). Сельскохозяйственные предприятия начали получать товарные кредиты — семенным зерном, минеральными удобрениями, горюче- смазочными материалами, запчастями и новой техникой. Отдавали они их своей продукцией — так и удалось сначала повысить нормы по карточкам, а, потом и вовсе отменить их.
Русская экономическая политика сводилась к заполнению германского рынка германскими товарами, при обслуживании данного процесса финансами, находящимися под русским контролем. Важным отличием от похожей политики гитлеровского периода было то, что русские не только не делали ставки на 'контролируемый дефицит', но методично вели дело к насыщению рынка товарами и услугами, поощряя частную инициативу в мелком и среднем бизнесе (прим. авт. — реальная практика ГДР при Хоннекере). Французский же рынок, в значительной степени, заполнялся американскими товарами — и, при этом, французские финансы, находящиеся под американо-английским контролем, систематически утекали из национальной экономики. Все это обуславливало неуклонно увеличивавшийся разрыв в уровне жизни между Германией и Францией — понятно, не в пользу любителей лягушек. Такого французы простить не могли, но и сделать что-то реальное было не в их хилых силенках — вот и оставалось им исходить пеной из всех природных
