Лежать, сука!
Буфетчица, видя такой разворот событий, вышла из-за стойки и, подбоченившись, завопила:
– Сейчас милицию позову!
Янис продолжал удерживать мою голову, больно сдавливая шею. Молоточки стучали в висках, я больше не делала попыток освободиться.
– Отпусти девку, кому говорят! – буфетчица, грозно выпятив грудь, но все-таки с осторожностью, приближалась к нам.
Янис отпустил меня, напоследок больно стукнув виском о мокрый пластик.
Наклонился к моему уху:
– На коленях приползешь ко мне, когда твой кобелек тебя бросит. А я еще посмотрю – принять тебя или нет? Как просить будешь. А придется много просить.
Янис брезгливо отодвинулся и, бросив на стол купюру, вышел из кафетерия.
С мужской агрессией направленной лично на меня я сталкивалась впервые. За мою маленькую жизнь мне никогда не причиняли боль – за исключением сексуальных, на грани, игр с Янисом, никогда не унижали меня, тем более в присутствии третьего лица. Меня любил и лелеял папенька, окружающие меня мужчины относились с вниманием, и всегда дружелюбно. Проявление симпатии выражалось во флирте, комплиментах, маленьких подарках, и высказанных словами надеждах на продолжение отношений. Никогда мне еще не признавались в любви и не выражали желание таким звериным образом. Ударил меня! Вел себя как капризный мальчишка, у которого отняли игрушку – не моя, так сломать ее! Было ужасно неудобно перед буфетчицей, за пролитый кофе, за брошенную, как гулящей, купюру, за растрепанные волосы и промоченный в кофе воротник блузки. Захотелось взглянуть на себя в зеркало, но не посмела попросить буфетчицу, и, извинившись, поторопилась покинуть кафетерий.
В огромные витрины кинотеатра 'Рубин', где висели аляповатые афиши, нарисованные пьянчугой- художником Петькой Дубовым, светило солнце – из них, как из зеркала, на меня смотрело отражение, которого ожидала, но и боялась увидеть. Покрасневшая, даже припухшая щека и синяки на шее. Нахлынули слезы обиды и жалости к себе. Не часто ли я стала плакать, хоть и зарекалась Аллочке? Куда ж я теперь с такими побоями? Носа из дома не высунешь, да и родителям придется объяснять.
Представила злорадствующую Лерку, и подумала, что лучше бы исписали подъезд.
Захотелось завыть и отчего-то по библейски посыпать голову пеплом.
Четыре дня я врала Анри – у меня и вправду болело горло, но не от простуды. Свой позор я приняла как великомученица, без оправданий себя. Янис выглядел жертвой обстоятельств, а я – спровоцировавшей конфликт безжалостной стервой. История в такой интерпретации понравилась Аллочке, она несколько раз просила меня пересказать, как Янис жалел, что не относился ко мне более жестко, и грозил заставить ползать на коленях и умолять принять меня назад. Уж не знаю, какие картинки рисовались в ее мозгу, но Аллочка, хватаясь за сердце, вскрикивала:
– Вот это любовь! Отелло! Не то, что твой Анрюшка – муси-пуси!
– Участь Дездемоны не радует меня, – поспешила я сообщить разошедшейся Аллочке.
– Подумаешь, придушил немного. Ты тоже хороша, не могла пилюлю подсластить.
– Не ты ли, подруга дорогая, называла Яниса лопухом и считала, что он переживет наш разрыв? – возмущенно спросила я.
– Ага. Как обухом по голове. Приласкала бы последний разочек, глядишь, он и доволен. И вправду, вдруг вернуться надумаешь, так в открытые объятья все ж приятней, чем ползая на коленях.
– К этому извергу? Ни за что! – я содрогнулась от одной мысли о напророченном способе возвращения и потрогала синяки на шее.
Пришлось отказаться от поездки в Пирогово, Мишель и Аллочка на выходные решили сделать вылазку с ночевкой в кемпинге, искупаться и приготовить барбекю.
Благодаря Янису я была одинока, вечера мои были не веселее, чем будничные утра.
Единственными светлыми моментами были разговоры с Анри. Я воодушевлялась его воспоминаниями и тоской по Москве, подбадривала его и молила быстрее вернуться ко мне.
В понедельник, ожидая, как всегда опаздывающую Аллочку, я поправила завязанный на шее шелковый платок. После проведенных на природе дней она выглядела усталой, и улыбнулась мне виноватой улыбкой. Уж не за мое ли одиночество она переживала, и чувствует себя виноватой от того, что счастлива?
Отбиваясь от сослуживцев, устроивших на меня охоту с намерениями оценить мои 'засосы', я провела рабочие часы, отвечая на телефонные звонки клиентов. Аллочка была притихшей и необщительной. 'Ничего не случилось. Отлично отдохнули. Мишель сожалел, что ты не смогла поехать с нами'. Покрасневшую (от стыда?) Аллочку мне доводилось видеть только в начальных классах нашей многострадальной школы.
Чувствуя, что она не хочет открыться мне, я не стала настаивать. Наверное, поругалась с Мишелем, решила я. Ничего, потом расскажет.
Вечером, во время ужина с семейством, раздался телефонный звонок. Ответив: 'Алло!', я услышала мягкий французский акцент:
– Добрый вечер.
Но это был не Анри. Мишель. Он сказал, что ждет меня в машине около кинотеатра 'Рубин', я вздрогнула от произнесенного названия, и спросила:
– Зачем?
– Нужно поговорить. Тет-а-тет, – вежливо попросил он.
Надела кофточку с высоким воротом, припудрила лицо и подкрасила губы. Пообещав маменьке, что скоро вернусь, я сбежала по лестнице.
'Мерседес' стоял за кинотеатром, рядом с молодыми кустами акаций. Было безлюдно, только начался сеанс. Мишель, завидев меня, вышел навстречу и открыл дверь, приглашая в салон. Я села на велюровое сиденье, Мишель, хлопнув дверью, отрезал звуки стихающего города. Он закурил, не спросив разрешения, чем поверг меня в уныние – повод для разговора был неприятным.
– Я все знаю, – он выпустил тонкую струйку дыма и затянулся снова.
– О чем?
– О твоем любовнике, который приезжал к тебе.
– Ты что, шпионил за мной? – спросила я.
– Я обязан присматривать за невестой своего друга, – уклончиво ответил Мишель.
– Ну, если так, то ты знаешь, чем закончилась наша встреча.
– Хочу послушать тебя.
Дым от сигареты Мишеля, серенькими полосками тянулся к моему лицу. Я отвернула голову к стеклу, но вдруг вспомнила о синяках на шее, и инстинктивно схватилась за ворот кофточки. Видел или нет?
– Я знал, что тебе нельзя верить! – закричал на меня Мишель. – Ты изменяешь Анри, ты врешь, ты ищешь выгоду, ты используешь его!
Я вжала голову в плечи, держала побелевшими пальцами ворот кофточки. Молчала.
Что я могла сказать?
– Зачем он тебе, ты же сломаешь ему жизнь, он не такой стальной, как ты думаешь!
Теперь я поняла, почему Аллочка выглядела такой виноватой. Проговорилась. Только, что она рассказала Мишелю, я не знала. Поэтому, что бы еще больше не навредить самой себе, решила молчать.
– Видел я твои следы от поцелуев, можешь не прятать, – сбавил тон Мишель.
Я замотала головой, отрицая обвинение Мишеля. Но ничего не сказала.
– Тебе же все равно, кто будет твоей жертвой, – он сделал глубокую затяжку, прищурил черные глаза и предложил. – Раз ты решила добиться своего любой ценой, давай договоримся.
Сигарета в пальцах Мишеля тлела около фильтра, и ее умирающий огонь притягивал мой взгляд.
– Если ты любишь Анри, как уверяешь, то оставь его. Я сильнее Анри и смогу противостоять тебе. Все будет по-честному.
Мишель опустил стекло, бросил окурок на асфальт, я заворожено смотрела на гаснущую точку и молчала. Мишель деловито продолжил:
– Условия нашей сделки: выходишь замуж за меня, я тебя вывожу во Францию – ты забываешь кто такой Анри, даже его имя. По рукам?
