Я отбросил все свои аргументы, молча сбросил груз на снег, и мы побрели дальше, по широкой дуге приближаясь к ждавшим нас Реджи и Пасангу.
В нашем «укрепленном лагере», как мы его назвали, мы сели кружком на рюкзаки, чтобы не отморозить себе зад, и пытались выработать план действий. Дикон приказал нам в течение трех минут дышать «английским воздухом», включив подачу на 2,2 литра в минуту — он засек время по часам, — но речь у нас все равно была замедленной, словно у пьяных, и соображали мы с трудом. Все вымотались до полного изнеможения. Даже попытка мысленно составить из слов предложения напомнила мне документальный фильм о летчиках Королевских ВВС Великобритании, которые решали математические задачи в барокамере с пониженным давлением, как в самолете на большой высоте — именно на такой высоте мы находились уже больше семидесяти двух часов. Каждый пилот не только не смог решать задачи, но упал ничком на свою парту.
Но за ними наблюдали ученые и врачи, готовые повысить до нормы давление в герметичной барокамере, как только испытуемые потеряют сознание. За пределами же нашей «герметичной барокамеры» был лишь космос или отряд вооруженных до зубов безумных фрицев.
Голова у меня опустилась на грудь, и я начал тихонько посапывать, но Дикон осторожно меня растолкал. Говорил Жан-Клод:
— Джейк был прав, друзья мои. Если отвлечься от того, что мы с ним чего-то не знаем, единственный разумный образ действий — с первыми лучами солнца выбираться из этой проклятой долины и идти к ближайшему перевалу в Тибет или Непал. А поскольку свою свободу я ценю не меньше, чем жизнь, то предлагаю Карпо Ла или Серпо Ла и Тибет. В Непале не слишком хорошо относятся к непрошеным гостям.
— Вы с Джейком действительно кое-чего не знаете,
— О чем это вы, черт возьми? — с трудом выговорил я.
— Мы должны сегодня же подняться на Северное седло, — сказал Дикон.
— Это невозможно. — Речь моя была замедленной. — Я так устал, что смогу забраться разве что в спальный мешок.
На складе третьего лагеря обнаружились спальники на пуху. Они были привязаны к рюкзакам, которые мы зачем-то оставили в четверти мили отсюда, в глубоком снегу у подножия Северного седла.
— Я тоже считаю, что мы должны сегодня подняться на Северное седло, мистер Перри, — сказал Пасанг. — Позвольте леди Бромли-Монфор и капитану Дикону вам все объяснить.
Реджи повернула усталое лицо к бывшему пехотному капитану.
— Хотите объяснить, Ричард?
— Не уверен, что мне известно все. — Голос у него был таким же усталым, как у меня. — То есть я знаю, кто, когда и почему, но я не уверен насчет «что».
— Но вы признали, что знакомы с нашим общим другом… и возможно, работаете на него… того, кто выписывает много чеков, но предпочитает золото, — сказала Реджи.
Дикон устало кивнул.
— Да, я знаю, чем он занимается. Но работал я на него… с ним… только время от времени.
— Может, вы двое соблаговолите говорить на нормальном языке? — Боюсь, мои слова прозвучали резче, чем я рассчитывал.
Реджи кивнула.
— У моего кузена Персиваля, как вы, наверное, знаете, была репутация повесы, паршивой овцы в семье, а во время войны — позора для своей страны: он не был в армии, не сражался на фронте, всю войну прожил в Швейцарии и других безопасных местах, в том числе, как со стыдом признавалась его мать, в мирных районах Австрии. Казалось, кузен Перси находится лишь в одном шаге от прямого предательства интересов Великобритании. И в довершение всего в Англии и на континенте Персиваля считали развратником. С отклонениями. Гомосексуалистом, как теперь говорят.
Возразить нам было нечего, и все промолчали.
— Но это была маска, — продолжала Реджи. — Видимость. Искусственная завеса. Сознательная.
Я посмотрел на Дикона, ища объяснение этим словам — наверное, у Реджи сильный приступ высотной болезни, с галлюцинациями, — но взгляд его серых глаз не отрывался от ее лица.
— До войны, во время войны и после войны мой кузен Персиваль был агентом разведки, — сказала Реджи. — Сначала секретная служба Его Величества, затем разведка ВМФ, а в последнее время… тайная сеть агентов, работавшая на одного из высокопоставленных членов правительства.
— Перси был долбаным шпионом? — Я слишком устал, чтобы следить за своей речью.
— Да, — подтвердила Реджи. — А юный Курт Майер — никакой он не альпинист — был самым глубоко внедренным и самым ценным из его австрийских источников. Восемь месяцев назад, до того, они встретились в тибетской деревне Тингри, к северо-востоку отсюда, Майер был вынужден бежать из Австрии. Он бежал на восток, затем еще дальше на восток и в конечном итоге прибыл в Китай, а оттуда направился на юг, в Тибет.
— Очень долгий путь для беглеца, — заметил Жан-Клод.
