патроны с латунными гильзами. Потом снова снарядил магазин, проталкивая в него патроны большим пальцем. Я насчитал десять штук. Свинцовые наконечники пуль выглядели тяжелыми и грозными.
Реджи одевалась с помощью Пасанга. Она дрожала от холода, и губы у нее посинели. Несмотря на ухмылку Бруно Зигля, ей все-таки удалось немного отвлечь его, дав Жан-Клоду шанс сделать то, что он сделал.
Мы с Диконом пересекли вершину второй ступени и остановились у плиты из песчаника на краю 90-футовой стены. Ричард опустился на одно колено позади плиты, положил на камень винтовку, уперся локтями. Я встал на колени рядом с ним и взял бинокль, который он извлек из рюкзака.
— Будешь моим корректировщиком, — сказал Дикон.
— Я не знаю, что это значит, Ричард.
— Это значит, будешь смотреть и говорить мне, куда я стреляю, низко или высоко, правее или левее, — объяснил он. — Если промахнусь, скажешь, на сколько, влево или вправо, вверх или вниз. По твоим сообщениям я буду корректировать прицел. — Голос у него был спокойный, словно мы обсуждали расписание поездов на Паддингтонском вокзале.
— Понял, — ответил я и поднял к глазам тяжелый полевой бинокль.
Оставшиеся четыре немца были только на полпути между грибовидной скалой и второй ступенью. Наверное, они передохнули с восточной стороны столба, укрывшись от ревущего ветра, а Зигль — самый подготовленный и опытный альпинист из всей группы — продолжал идти вперед без отдыха.
Прежде чем Реджи и Пасанг успели присоединиться к нам, Дикон — он пользовался только металлической планкой прицела, не обращая внимания на сбитый оптический прицел слева, — сделал вдох, задержал дыхание и выстрелил. Громкий звук заставил меня вздрогнуть и на секунду оглушил.
Первый немец в цепочке опрокинулся назад, словно его ударили по ногам. В бинокль я видел, как на груди его белого анорака расплывается алое пятно; снег рядом с ним тоже стал красным.
— Готов, — сказал я. — Точно в грудь.
Двое из трех оставшихся немцев повернулись и побежали, забыв, что связаны между собой, а также с только что убитым товарищем. Окровавленное тело застреленного проехало по снегу несколько ярдов вслед за бегущими. Комический эффект этой сцены мог бы меня рассмешить, не будь остальное так чертовски печально.
Затем двое из двух бегущих немцев споткнулись и упали друг на друга, но третий устоял на ногах, резко повернулся, выхватил пистолет из кармана анорака — я не могу сказать, был ли это «люгер» или какой-то другой пистолет, — и начал стрелять в нашу сторону. Я услышал слабое жужжание где-то вдалеке, но ни одна пуля не пролетела рядом с нами. Звук выстрелов почти потерялся среди воя ветра.
Дикон снова сделал вдох, задержал дыхание и послал пулю в лицо немца. В бинокль я очень хорошо видел, как в разные стороны разлетаются кровь, мозг и осколки черепа. Пистолет выпал из руки уже мертвого человека, который рухнул на снег и камни; ноги его продолжали беспорядочно дергаться, повинуясь еще не угасшим нервным импульсам. Мне была видна густая серая масса мозга, разбросанная по снегу за головой в кожаном шлеме.
— Мертв, — сказал я. — В голову. — Я не знал, должен ли сообщать об этом корректировщик, но хотел сделать хоть что-нибудь, чтобы помочь Дикону.
Двое упавших пытались подняться. Один все еще смотрел в нашу сторону, закинув голову и пытаясь разглядеть нас на вершине второй ступени; внезапно он вскинул обе руки вверх в универсальном жесте сдающихся на милость победителя.
Дикон выстрелил в него дважды, и обе пули попали в грудь выше сердца. Прильнув к биноклю, я понял, что мог бы прикрыть одной ладонью кровавые смертельные раны на груди этого человека.
Последний из немцев просто откинул капюшон и сдернул кислородную маску и балаклаву — лицо у него было типично немецким и очень юным; в бинокль я не видел даже щетины на подбородке, — опустился на четвереньки и, похоже, заплакал. «Он всего лишь мальчик!» — хотелось крикнуть мне.
Но я промолчал. «Курт Майер тоже был всего лишь мальчиком».
Дикон выстрелил в него три раза, прежде чем человек в белом анораке опрокинулся на спину, а потом еще дважды, пока он не затих.
Теперь на Северо-Восточном гребне все замерло в неподвижности; только на ветру трепыхались обрывки ткани.
Реджи с Пасангом стояли позади нас и смотрели на гребень. Все молчали. Потом, словно одновременно подумав об одном и том же, повернулись и сделали несколько шагов к краю площадки, остановившись у обрушившегося карниза.
— Черт, — очень тихо сказал Дикон.
— Да, — прошептала Реджи.
Мы отступили от края и уселись на рюкзаки с подветренной стороны низкой известняковой плиты. На ней лежали семь пустых латунных гильз. Дикон, видимо по привычке, собрал их и сунул в наружный карман — и, согнувшись, чтобы защититься от ветра, мы принялись обсуждать, что делать дальше.
