— Нет, спасибо, сэр. — Я понятия не имел, что он имел в виду, когда говорил о «неудобном положении». Вне всякого сомнения, это не могло иметь отношения к предстоящей передаче конверта с семью проклятыми фотографиями и негативами, который я сунул в карман своего слишком широкого пиджака. Больше всего на свете мне хотелось покончить с делом и убраться из этого кабинета — и из Лондона.
— Речь идет о военном долге, — сказал этот Черчилль. — Великобритания задолжала вам, янки, невероятную сумму в четыре миллиарда девятьсот тридцать три миллиона семьсот одну тысячу и шестьсот сорок два фунта. Одни ежегодные выплаты превышают тридцать пять миллионов фунтов. И ваш президент, государственный секретарь и министр финансов настаивают на своевременной выплате. Я спрашиваю вас, мистер Перри, как это возможно, пока французы не вернут правительству Его Величества их военный долг? Господь свидетель, Франция получает свою долю репараций и часть немецких доходов от продажи стали из Рурской долины, но платить французы не торопятся — как арендатор, который тратит ежемесячный доход на лотерею вместо того, чтобы платить землевладельцу.
Я неопределенно кивнул. За те несколько недель, что я провел в Индии, и за время морского путешествия с горлом у меня стало лучше, и я уже не квакал, как лягушка, а нормально говорил, хотя голос оставался еще хриплым, но в данном случае я просто не знал, что сказать. Фотографии словно хотели прожечь дыру в моей груди, и я чувствовал, что если этот толстый коротышка не заткнется и не перестанет пускать облака сигарного дыма в мою сторону, я брошусь на этого странного сукиного сына через широкий письменный стол, и пусть англо-американские отношения катятся ко всем чертям.
— Но это не ваша вина, не ваша вина, — произнес канцлер казначейства Черчилль. — Вы принесли?
— Вы имеете в виду фотографии и негативы от лорда Персиваля, сэр? — спросил я, вероятно, нарушив не менее пятидесяти заповедей шпиона.
— Да, да. — Он погасил сигару и скрестил на груди пухлые пальцы.
Я извлек из кармана конверт и положил на стол — настолько далеко, насколько это было возможно, не вставая со стула. К моему величайшему удивлению, Черчилль даже не взглянул на конверт — пухлые руки просто смахнули его со стола и сунули в красный портфель, стоящий у его ног.
— Хорошо, — сказал он.
Я воспринял это как разрешение уйти и встал.
— Сегодня пятница, — произнес Черчилль, продолжая сидеть. Он даже не поднялся, чтобы на прощание пожать мне руку. И я знал, какой сегодня день, черт возьми, — договаривался с его лизоблюдами о встрече именно на этот день.
— Думаю, нам нужно обсудить обстоятельства, касающиеся получения этих предметов, — сказал Черчилль. — Что у вас на завтра?
Вероятно, Черчилль заметил мой растерянный взгляд.
— Я имею в виду ужин.
— Нет, сэр. — Сердце у меня упало. Я совсем не хотел общаться с этим… просто человеком… которого винил в смерти своих лучших друзей, а также кузена моего друга.
— В таком случае будем планировать ваш приезд в Чартвелл на послеобеденное время, — сказал он, как будто я уже согласился. — Клемми в эти выходные отсутствует, но на ужин приедут несколько интересных гостей, и разумеется, дети тоже будут. Поужинаете, мистер Перри, переночуете, и мы подробно поговорим, когда нам никто не будет мешать. У нас принято одеваться к ужину, — продолжал канцлер казначейства. Я где-то читал, что ему около пятидесяти, но выглядел он гораздо моложе — коротышка с розовыми и пухлыми, как у ребенка, щеками и неуемной энергией. — Вы, случайно, не захватили в Лондон белый галстук-бабочку, фрак и все такое?
— Нет, сэр. — Мне уже до смерти надоело называть этого ничтожного Черчилля «сэром». — Только тот костюм, который на мне.
Черчилль глубокомысленно кивнул и нажал на кнопку какого-то устройства у себя на столе. В кабинете, как по волшебству, появился уже знакомый мне секретарь.
— Полковник Тейлор, — сказал Черчилль, — пожалуйста, проводите этого парня к моему портному на Сэвил-роу и закажите приличный вечерний костюм, а также летний и один или два осенних, а еще пижаму, несколько рубашек с галстуками… Все должно быть готово к завтрашнему полудню. И скажите ему, что счет будет оплачен Казначейством Его Величества.
Я не знал, что и подумать, не говоря уже о том, что сказать — хотя мне очень хотелось выпалить: «Не нужны мне белый галстук-бабочка, фрак и вся ваша благотворительность», — и поэтому просто кивнул Черчиллю, который закурил новую сигару и углубился в бумаги, даже не дожидаясь моего ухода.
— Подождите. — Я остановился и обернулся. — Еще кое-что.
Из противоположного конца комнаты на меня смотрело круглое лицо с ангельской улыбкой на губах. Черчилль ждал.
— Что такое Чартвелл и где это находится? — услышал я свой голос.
