Дикон выколачивает трубку, прячет ее в карман твидового пиджака и понимающе кивает.
— Благодарю вас, герр Зигль, за сообщенные сведения и за то, что вы — как говорят у Джейка в Америке — исправили мои ошибочные представления и неверную информацию о
— Я провожу вас до дверей «Бюргербройкеллер», — говорит Зигль.
Наш поезд на Цюрих отходит от станции ровно в десять часов. Я начинаю понимать, что точность — это типично немецкая черта.
Я рад, что у нас отдельное купе, в котором можно вытянуться на мягких диванах и подремать, если захотим, пока ночью на швейцарской границе мы не сменим рельсы и поезда. Пока такси везет нас от пивной «Бюргербройкеллер» до железнодорожного вокзала Мюнхена, я понимаю, что весь взмок — потом пропитался даже шерстяной пиджак, а не только белье и рубашка. Руки у меня дрожат, и я вглядываюсь в огни Мюнхена, которые постепенно гаснут в относительной темноте сельской местности. Думаю, я еще никогда так не радовался, наблюдая, как огни какого-то города исчезают у меня за спиной.
Наконец, когда мне удается справиться с дрожью в голосе, такой же сильной, как раньше дрожь в руках, я нарушаю молчание:
— Этот Адольф Гитлер — мне знакомо его имя, но я ничего о нем не запомнил, — он местный коммунистический лидер, призывающий к ниспровержению Веймарской республики?
— Скорее, наоборот, старина, — отвечает Дикон, растянувшийся на втором диване купе, мягком и довольно длинном. — Гитлер был — и есть, поскольку суд дал общенациональную аудиторию для его напыщенных разглагольствований — известен и любим за свои
— Ага, — бормочу я. — Но ведь его посадили в тюрьму на пять лет за государственную измену во время попытки переворота в прошлом году?
Дикон садится, снова раскуривает трубку и приоткрывает окно купе, чтобы дым вытягивался наружу, хотя мне все равно.
— Я убежден, что герр Зигль был прав в обоих случаях… то есть что Гитлер к Новому году будет на свободе, не пробыв в заключении и года, и что в той тюрьме над рекой власти обращаются с ним как с королевской особой.
— Почему?
Дикон слегка пожимает плечами.
— Мой слабый разум не в состоянии понять немецких политиков образца тысяча девятьсот двадцать четвертого года, но крайне правое крыло — нацисты, если быть точным — явно выражают мнение многих людей, отчаявшихся после начала этой суперинфляции.
Я понимаю, что мне совсем не интересен низенький человечек с усами, как у Чарли Чаплина.
— Кстати, — прибавляет Дикон, — ты помнишь того бритоголового, круглолицего, мрачного джентльмена, который сидел за столом напротив и ударил тебя по руке, подумав, что ты хочешь прикоснуться к священному Знамени Крови?
— Да?
— Ульрих Граф был личным телохранителем Гитлера — и именно поэтому он принял на себя несколько пуль, предназначенных Гитлеру, во время этого нелепого и плохо организованного ноябрьского путча. Но Граф храбрый парень, и я уверен, что он с радостью еще раз спасет этого нацистского героя немецкого народа. Прежде чем стать нацистом и телохранителем их вождя, Граф был мясником, полупрофессиональным борцом, а также наемным уличным громилой. Иногда он вызывается избивать — или даже убивать — евреев и коммунистов, но так, чтобы подозрение не пало на его боссов.
Я надолго задумываюсь, а когда решаюсь заговорить, мой голос звучит тихо, чуть громче шепота — несмотря на отдельное купе.
— Ты веришь рассказу Зигля о том, как погибли лорд Персиваль и тот австриец Майер?
Лично я, несмотря на неприязнь к Зиглю и некоторым его товарищам, не вижу другого выхода.
— Ни единому слову, — говорит Дикон.
Я резко выпрямляюсь, отодвигаясь от спинки дивана.
— Нет?
— Нет.
— В таком случае, что, по твоему мнению, случилось с Бромли и Майером? И зачем Зиглю лгать?
Дикон снова слегка пожимает плечами.
— Вполне возможно, что Зигль и его друзья готовились к нелегальной попытке восхождения, когда в Тингри им сказали, что остатки группы Мэллори ушли. У Зигля явно не было разрешения тибетских властей ни на восхождение, ни на проход к горе. Возможно, Зигль и шесть его друзей догнали Бромли ниже Северного седла и заставили его и Майера идти с ними на гору в эту ненадежную погоду, в преддверии муссона. Когда Бромли и Майер были сметены лавиной в пропасть — или погибли другой смертью на склоне горы, — Зиглю пришлось повернуть назад и сочинить историю о том, как двое безумцев карабкались наверх одни и были накрыты лавиной.
— Ты не веришь в эту историю о лавине?
— Я был на той части гребня и на склоне, Джейк, — говорит Дикон. — На том участке склона редко собирается столько снега, чтобы сошла лавина, которую описал Зигль. Но даже если снег там и был, мне кажется, что Бромли достаточно насмотрелся на лавины в Альпах и не стал бы рисковать,
