– Пока его нет, – тихо заговорила Катя, – хочу кое-что рассказать тебе об отце.
– Брось, все и так ясно – не причастен он к этим часам. Сейчас надо думать…
– Нет, я о другом, – перебила его Катя. – Я о том, почему мой отец под конец жизни был против Тайного Суда. Он был убежден, что Суд обязан что-то менять в обществе, а не заниматься просто мщением с полууголовным оттенком. Но там, на самом верху, его никто не поддержал. Для них Тайный Суд – это наподобие игры, щекочущей нервы, не более. Там заседают очень богатые и знатные люди, полагающие, что мир и так устроен практически идеально… ну, за исключением присутствия в нем кое-каких отпетых мерзавцев, никак не влияющих на судьбы человечества в целом, – этих, конечно, надо безжалостно истреблять. А стоило отцу лишь заговорить о мерзостях, творимых сверху – здесь, в Союзе, или в Германии, или где бы то ни было (а ведь у Суда имеются немалые возможности повлиять и на это), – как они там просто переставали его слышать. Сразу начинали приводить какие-то примеры из Французской революции или из других каких-нибудь времен, когда это не довело до добра.
– Да, – кивнул Юрий, – помню, Домбровский пел нечто подобное.
– Еще бы! – хмыкнула Катя. – Уж он-то знает, что надо петь! Потому ему и прощали до поры до времени кое-какие грешки, пока он совсем уж не потерял совесть. Но и теперь, если его заменят, то кем-нибудь подобным ему. Такие, как ты, нужны им только для того, чтобы придать всему видимость некоторого благообразия.
Ее слова сходились с тем, о чем и Юрий не раз подумывал в последнее время. Вот и профессора Суздалева ему не удалось спасти именно из-за этого.
– Ну а как бы ты поступила на их месте?
– Я?.. Ну, весь мир я бы, конечно, не переустроила, но что-то полезное по спасению хороших людей, надеюсь, смогла бы сделать. Однако никто мне не даст этого сделать – у них есть средства усмирять слишком строптивых. Я слышала, существует свой суд, внутренний, где никаких этих «камня», «веревки» и прочее, там люди просто исчезают без следа, и о них как-то вдруг перестают вспоминать… Тaк вот исчез мой отец – я тебе об этом ничего не рассказывала, как-нибудь в другой раз.
В этот момент Юрий как-то даже не подумал, что «другого раза» уже может и не быть и спросил:
– Ну а если… Если мы – вместе?
Катя не ответила, но так посмотрела на него, что он понял – она и сама, похоже, задумывалась над такой возможностью.
Юрий хотел что-то еще сказать, но Катя снова приложила палец к губам:
– Он возвращается… Если бы еще наверняка знать, в какую игру он играет…
– Ну, в этом мы сейчас разберемся, – пообещал Юрий.
Теперь и он слышал, как бывший шулер осторожно продвигается по подземелью. Вскоре из дыры показалась его перебинтованная асимметричная голова.
Юрий дождался, пока он влезет в их камеру целиком, и спросил:
– А макушка после той сосульки не болит? – и с этими словами сдернул бинты с асимметричной головы.
Никаких следов ушиба на лысом борщовском черепе не наблюдалось.
– Ушлый, гад! Догадался! – прошипел Борщов.
Дальнейшего Юрий не ожидал. Бывший шулер вдруг сложился пополам и въехал ему головой в солнечное сплетение с такой силой, что мир в глазах на миг померк.
– Что, скушал, фраер? – совершенно по-блатному осклабился Борщов. – Учись!
– Значит, вы с Домбровским заодно? – через силу проговорил Юрий.
– А чего ж? Ну, до поры, конечно, – усмехнулся тот. – А там и с ним можно…
– Как с Викентием?
– Во-во, примерно. Тебе-то уже можно знать: покойники никому ничего не рассказывают. Щас ты у меня отмучаешься, потом и дамочке твоей придет черед. На, фраер, съешь еще борщецкого! – С этими словами он отвел ногу для удара.
Но тут произошло то, чего Борщов не ожидал. Катя подпрыгнула, развернулась в воздухе и нанесла ему ногой в висок такой удар, что тот рухнул как подкошенный.
Юрий поднялся.
– Добить гада! – проговорил он.
– Сначала допросить, – сказала Катя.
И тут бывший шулер заорал во всю глотку:
– Эй, ребятки! Выручайте, своих бьют!
Писклявая гвардия появилась почти мгновенно – видно, таков был их план: уйти громко, вернуться на цыпочках. Значит, похоже, слышали все, но это уже мало что меняло.
