Радостный сровняли с землёй ещё в первые недели существования Зоны, засыпая фосфорными бомбами занятые нежитью кварталы. А садик устоял. Быть может, для того, чтобы сегодня здесь заночевал наш отряд.
Я взглянул вниз. У входа в корпус о чём-то негромко разговаривали Белка и Фрегат. Наконец, сталкер взял спасённую девушку под руку и повёл в темноту. Там, укрывшись от посторонних глаз, они ещё какое-то время перешептывались.
– Как ты узнал? – яростно шептала Белка. – Кто-нибудь ещё в курсе?
– Догадался, – довольный внезапной удачей, расплылся в улыбке Фрегат. – Знаю только я.
– Сдашь меня?
– Кому? Инку? Или Монголу? Не знаю, кто хуже… Первый тебя убьёт точно. Второй сперва долго будет пытать, а потом… убьёт.
– Значит, сдашь, – Белка села на ржавую металлическую скамью, смахнув с неё снег и пожухлые листья, запрокинула голову, – неубедительная я актриса.
– Мы можем договориться. Я не скажу никому ни слова. Но когда всё закончится, ты передашь Иванову, что я тебе помог и хочу работать с ним и с Хозяевами.
Белка засмеялась.
– Работать с Хозяевами? Ты шутишь?
– Просто передай. И это не всё…
Фрегат раздумывал, доводить ли начатое до конца, но теперь, когда Белка над ним откровенно посмеивалась, требовалось унизить её, наказать, заставить выполнять его приказы.
– Что я должна делать? – она с опаской поглядела на сталкера.
– Чтобы я не сдал тебя Инквизитору и Монголу – двум маньякам-социопатам? – Фрегат осклабился. – Для начала разденься.
Белка испуганно вскочила с лавки и начала пятиться, пока не уткнулась спиной в дощатую стену полуразвалившейся беседки.
– Не выкобенивайся, – спокойно и надменно продолжал сталкер, – оба получим удовольствие. А ты можешь считать, что это ради дела. Живее, пока нас не хватились.
Девушка принялась расстёгивать куртку, руки не слушались. Сталкер тем временем снял с плеча автомат, положил на траву и шагнул к ней.
– А ты думала, дурёха… Это Зона, тут свои законы.
Позже, сидя на крыше дома и крутя в руках оставленную мной сигарету, Фрегат думал о произошедшем между ним и спасённой девицей. Грязный, потный, с заросшей мордой, он вряд ли был ей симпатичен. Первая женщина за полгода. Но все предыдущие были проститутками из бара, а Белка…
– Ты – мразь, – донеслось из слухового окна.
Белка, лёгкая и стремительная, прошлась по крыше и села рядом с Фрегатом, свесив ноги.
– Не ожидал, что ты придёшь.
– Чтобы сказать, какая ты скотина…
– Огонёк есть? – словно не услышал её Фрегат. – Я тут сигаретку нашел, хочу дымком подышать, а то от свежего воздуха мне как-то поплохело. И вообще, хватит ныть. Тебе ведь понравилось, не отрицай.
– Такое не может понравиться, – девушку трясло.
Она с минуту внимательно разглядывала своего обидчика, потом достала из кармана зажигалку и протянула было ему, но разжала пальцы, и пластиковое вместилище огня полетело в темноту.
– Хочешь меня убить? – поинтересовался Фрегат. – Тогда столкни с крыши. Правда, в этом случае тебя разоблачат, и не сможешь выполнить то, что поручено Ивановым. Давай-ка поступим разумно: мы доведём твоё дело до конца. Ведь цель – заманить сталкеров в ловушку, верно?
– Цель, близкая к этому.
– Значит, угадал… Мы теперь в одной лодке, дурёха. Мне нужен Иванов, а тебе – спокойное выполнение его задания. Поможем друг другу и разбежимся.
Фрегат извлёк из кармана спичечный коробок и потряс им перед Белкой:
– И помни, деточка, если я прошу огонька, это не значит, что у меня нет спичек.
Вика научилась плакать молча давным-давно. Она не рвала на себе волосы, не всхлипывала, лишь позволяла слезам течь из глаз, промывая душевные раны. Многое довелось пережить. Вечерами, закрывая глаза, девушка вспоминала двухкомнатную квартиру в центре Кирова. Лабиринтистую двушку её семья – мама и бабушка – делила с отцом и его новой семьёй, тремя приёмными и двумя своими детьми. Маленькая двухкомфорочная плита с застарелыми потёками жира, кричащие женщины и вечно плачущие карапузы. Они могли разъехаться, но обладание жилплощадью в центре города принималось как важнейшая цель. Самый терпеливый получал всё.
Когда отец напивался, он любил приходить к ней в комнату.
– А ну, брысь отсюда, бабы, – говорил он побледневшей бабушке и маме, тоже частенько выпивавшей. – Хочу с дочуркой поговорить.
