В те месяцы, в результате нашей переписки и правда вышел научный прототип двигателя, который я устроил тогда на Лёгкой, и спустя два года непростых защит (на которых мне присутствовать, разумеется, не удалось), мы получили совместный патент на него. Этот патент лёг в основу пересмотра моего дела, и в итоге ? приговора.
Мастерские сердца больше не желали поддерживать мою общественную изоляцию, и они имели на это право. Официально прошлое моё было переписано ? я не крал тот металл, не угрожал главному инженеру города убийством, я «взял незначительное количество опытного материала для исследования в ходе ожесточённой дискуссии, получившей в дальнейшем дополнительную аргументацию» ? эту фразу я выучил наизусть и поначалу часто повторял всем знакомым в качестве анекдота. Но эта ложь стала формальной истиной благодаря мастерским сердца Угольных Спиралей в целом, их мастеру лично, и молчаливому согласию самого Храма.
В итоге самые тяжкие обвинения ? в захвате заложников, угрозе убийством, краже материалов, представлявших коммерческую тайну, были с меня сняты. От сорока лет мне осталось восемь.
О первом патенте на каторге стало сразу известно, и, ещё до пересмотра приговора, у меня отобрали доход от него, но потом, я убедил всех, что получится больше, если дать мне работать над любимым делом. Конечно, я тут же дал понять, что бесплатно это делать не собирался. Со временем, меня перевели с общих работ сначала на часть дня в кабинет, а потом дали возможность организовать свою маленькую (по первости) опытную базу. В итоге: шесть патентов, семь грамот. Но это было только началом нашей небольшой революции воздухоплавания, в которую я в итоге вовлёк весь свой закрытый город, ещё недавно полный механоидов с искалеченными судьбами.
Я заразил на своей каторге всех ? абсолютно всех ? небом! Мне говорили, что у меня зори в крови вместо заразной болезни, и всякий раз, когда я чихаю, они вылетают и попадают в других механоидов как инфекция. Занятное сравнение, но может оно не лишено смысла: ведь у меня вся каторга либо летала, либо хотела летать, но не знала об этом до того, как я попался им на пути в этом Сотворителем забытом месте с уникальными (как оказалось) погодными условиями для воздухоплавания.
Мы начали получать доход, от которого мне причиталось честные пять процентов. Сначала я отдал долги Дивену и Сайрике, затем мастеру сердца Угольных спиралей, а позже принялся за собственные долги Центру, с которыми распрощался в ближайшие четыре года. Последний год на каторге я получал доход в собственный карман, и как результат ? моё новое судно. У меня столько сил было теперь!
Право свободного мастерства я себе ещё не купил, раздумываю над этим, ведь всё же, я ? не мастер.
Но вот мы летим под изумрудным солнцем, Сайрика дремлет у меня на плече. Кот щурится на закат с некоторой долей неудовольствия. Дивен, кстати, у нас теперь свободный часовых дел придурок. Ну ладно-ладно, не придурок он ? настоящий мастер ? в те две недели он изобрёл какую-то умопомрачительную часовую деталь, (не иначе как мои вопли ? лучший стимул к мозговой деятельности) втихушку провёл патент и теперь грёб деньги лопатой.
У него были большие проблемы с мастером из-за этого патента, но толковый юрист, почуявший хороший навар, нашел как сыграть на некоторых (непонятных мне лично) правовых нормах, и в итоге доказал, что права на изобретение принадлежат Дивену лично.
Моя дочурка тоже тут, с нами, рисует масляными красками ? ей восемь лет, и она волшебно рисует!
А летим мы в Угольные Спирали. В гости к моему родному брату, мастеру сердца этого города. Это он дал мне те сорок секунд форы. Это он защитил Дивена, уберёг его и от применения силы и от суда, за что я буду благодарен ему пока жив. Наша матушка последние свои годы небедно жила за его счёт, не имея ни гроша на собственном. Впрочем, никто из нас с ней с тех пор не общался.
Если бы Дивен и Сайрика знали, кто он, и рассказали бы ему о том, в какое положение я попал после операции, то он и денег мне на препараты бы дал не задумываясь, но они не знали, и хорошо, а то Дивен не стал бы так сказочно богат. Кстати, он женился.
А я… ещё нет. Я сижу, и, гладя по плечу свою невесту, смотрю на то, какое небо нарисует нам на свадьбу наша дочка.
«Мои муж и жена…»
Мастер Центра поднялся со своего места и, прежде, чем закрыть окно, смахнул с подоконника и рамы зерновую шелуху, с которой уже наигрался ветер. Она была здесь, близ оранжерей, повсюду. Её убирали с семян перед упаковкой и отгрузкой на железную дорогу. Механоид потянул раму вниз. Стекло опустилось, пресекая тёплый осенний ветерок, прежде освежавший небольшой кабинет. Мастер снова занял место напротив своего посетителя и устремил на незаконченную работу внимательный взгляд.
Утренний белесый свет ласково стелился по письменному столу и фигурам сидящих по обе его стороны. Мастер Центра работал с бумагами довольно быстро. В лучах утреннего солнца металл на его переносице поблескивал серебром. Через несколько минут, он отложил документы, и поднял взгляд на своего посетителя.
Перед ним находился тойя. Внешне, он больше напоминал мужчину, но белёсая кожа, гладкая, будто туго натянутая и такая тонкая, что, казалось её можно порвать слишком длительным взглядом, выдавала в нём редкую для механоидов гендерную принадлежность. Сидевшее перед мастером существо не было ни мужчиной, ни женщиной. Появление, таких, как он, было редкостью и большой удачей для Центра.
Тойя сейчас сидел перед ним, молча ожидая разрешения бумажных формальностей при новом назначении, закинув ногу на ногу и аккуратно сложив на колене руки с длинными тонкими пальцами, словно созданными для рисования, или фортепьяно. Несмотря на то, что вновь прибывший в город механоид,
