своих специалистов этих профессий), мощная радиостанция и купе: Романова и одно на двоих едущих с ним витязей – Вячеслава Борисовича Жарко и Велимира Владимировича Русакова (свою жену Надежду Русаков с собой не брал, она осталась в Русаковке, а вот старший сын, 11-летний лицеист Вадим, был в поезде). Здесь же везли золотой запас экспедиции – пять тысяч новеньких золотых червонцев, отчеканенных по недавно созданному в результате детского конкурса проекту. Двадцатиграммовые монеты из золота 999-й пробы были с одной стороны помечены пикирующей Птицей Рух, а с другой – имели надпись «РУССКИЙ ЧЕРВОНЕЦ». По ребру монеты шел национальный «растительный» узор.
Сердцем бронепоезда был пятый вагон, почти весь внутренний объем которого занимал генератор, разработанный и лично смонтированный Ошурковым. Во время монтажа Дмитрий Анатольевич почти не спал, почти не ел, стал похож на череп с глазами, ни с кем не мог разговаривать иначе как с криком и полуистеричными обвинениями в тупоумии – а когда его загадочный агрегат заработал и дал энергию, то Ошурков… упал в обморок. В больнице его с трудом привели в себя и отказались выпускать ближайший месяц – физику был поставлен диагноз сильнейшего нервного истощения…
Так или иначе, но энергии, которую давал загадочно урчащий генератор, хватало на полную запитку сразу всех трех локомотивов и всех систем бронепоезда (например – многочисленных прожекторов, дальномеров, прицелов, тепловизоров), причем опять же – на полную мощность. А в коридоре вагона тревожно пахло озоном.
Тем не менее аварийную цистерну с обычным жидким горючим Романов приказал взять с собой. Просто на всякий случай. Она шла сразу за вагоном генератора, а за нею – две цистерны с питьевой водой. Все они, как и вагон генератора, защищались 23-миллиметровой «спаркой» в башне кругового вращения на крышах.
Шестой вагон был точной копией третьего, только гвардейцы там были семеновские. И наконец, замыкал поезд спецвагон, в котором были установлены два 120-миллиметровых миномета с возможностью стрелять через люки в крыше. Гарнизон вагона составляли тоже двадцать бойцов, но не гвардейцев, а дружинников Русакова.
Боеприпасы, часть продуктов, скромные душевые, туалеты, электропечки (в основном – для разогрева продуктов, не для готовки) – все это равномерно и удобно располагалось «под руками» у гарнизона…
Торжественных проводов как таковых не было. Об экспедиции все знали, сейчас, наверное, сотни тысяч человек желали ей успеха. Но все эти люди занимались важным делом, все рабочие вопросы решались в рабочем же порядке, и Романов, последним и в одиночку добравшись до вокзала, удивился не пустынному перрону, а тому скорей, что на нем вообще кто-то стоит.
Это был старик Ждивесть. Романов даже не знал, что он приехал с севера – витязем старик не был, большими делами вроде бы не очень интересовался. Правда, Романову хорошо известно, что среди местных родноверов Ждивесть пользуется недюжинным авторитетом. Более того, переданных на воспитание бывших рабов Ващука старик все-таки «вытянул в люди» почти всех, что само по себе, учитывая контингент, являлось подвигом. И еще… Ждивесть чем-то напоминал Романову ушедшего Лютовоя. Конечно, в старике не было холодной определенной монументальности Вадима Олеговича и его джентльменской европеизированности. А все-таки…
Ждивесть стоял возле самых ступеней на перрон – в куртке на меху, теплых штанах, заправленных в большие унты, в трехпалых перчатках, но без шапки, с непокрытой головой, и его густые седые волосы, шевелившиеся под ветром, забил снег. На поясе, туго перетянувшем куртку, висели длинный нож, большая пистолетная кобура и обереги. Стоял, видимо, довольно давно и неподвижно – уже и снега намело вокруг головок унтов.
Он молча отступил, пропуская Романова на перрон. Тот так же молча прошел мимо, не спросив, зачем Ждивесть проделал весь долгий путь из своих мест. Но потом не выдержал – оглянулся и встретил усмешку еще крепких, целых зубов старика.
– Поезжай, – сказал Ждивесть. – Мы – люди Запада, но солнце – на Востоке поднимается. Показывай ему дорогу в родные наши земли. Не в первый раз нам, людям, ему помогать! – и торжественно, но в то же время очень обыденно, привычно начертал в воздухе Громовой Молот и Солнечное Колесо. Эти знаки Романов хорошо знал, часто видел их. Среди витязей родноверов было несколько; хватало их и среди других людей…
Романов кивнул. Может быть, это было глупо, но Ждивесть, похоже, ничего другого просто не ждал. Он уже простецки совсем махнул рукой и стал спускаться по лестнице – словно на дно озера из поземки. А Романов, секунду постояв, повернул за угол здания вокзала… и споткнулся – ему послышался вдруг отчетливый удар грома, какой бывает по весне во время первых гроз. Он вскинул голову – нет… небо по-прежнему темное, клубящееся, низкое, подсвеченное странным заревом. И все же… все-таки… все-таки… Романов понял неожиданно, очень ясно и отчетливо понял, что Солнце – есть. Оно там, за тучами; оно сейчас садится, потому что наступает вечер. Оно живо, оно не умерло, оно борется с этой тьмой.
Оно вернется…
Снаружи бронепоезд казался серым. Ярким пятном выделялись лишь флаг и герб на первом вагоне – и алая надпись на нем же: «Россия».
По перрону около бронепоезда прохаживался Сенька. Вид у мальчишки был крайне ответственный; увидев Романова, он подбежал навстречу, метрах в трех перешел на шаг, отсалютовал и звонко доложил:
– Бронепоезд «Россия» к отправке в экспедицию готов полностью! Доложил лицеист Власов!
– Вольно, лицеист, – кивнул Романов. – Свободны. Я иду.
Мальчишка махнул руками крест-накрест и, улыбнувшись Романову, ловко взлетел в дверь – подтянувшись до верхней ступеньки на руках. «Шит-шут…» – сипло сказал весь состав, дернулся, перекликаясь мощным лязгом по всем невидимым сцепам, – и пронзительно, длинно взвыл. Потом сирена затихла, но
