тысяч тридцать или даже побольше. И куча заряженных восьмичасовых батарей, штук десять, не меньше – тоже была. А в самом буке не оказалось ни игр, ни вообще ничего, почти вся нехилая память была забита книгами, фотками картин, чертежами, песнями, фильмами… Вовка иногда смотрел кое-что – но музыку или кино не включал ни разу, боялся, что разобьет ноут. Почему-то так чувствовалось, отчетливо.
Мужик, наверное, был из тех, кто раньше называл себя выживальщиками. Вовка про них несколько раз читал. Но, видимо, его знания тут не смогли помочь. Умер выживальщик, и все. Все умирают. «Или живут все – или умирают все, выжить в одиночку не получается», – иногда думал Вовка вопреки собственному существованию. И пугался, когда осознавал, что не слишком-то причисляет себя к живым…
На ноуте, кстати, было сколько-то чистого места, и Вовка хотел было вести дневник – пришла такая мысль, – но потом ему стало смешно от этой самой пришедшей мысли, и он так ничего и не завел. Зачем, для кого? А вот теперь машинка пригодилась…
На экране шумели зеленые деревья, и Мелкий вдруг сказал неуверенно:
– А я помню… на них должны быть птицы… живые… И еще разные кошки на них. Которые птиц едят. Такие небольшие, с хвостами.
Вовка нашел ему в компьютере птиц. И кошек…
– Вовка, а можно, я спрошу? – отвлек Вовку от завтрака (это была яичница из порошка, с ветчиной) и размышлений голос оставившего грузовик Мелкого. Он сидел боком, упершись в пол рукой, и смотрел на старшего.
– Угу. – Вовка хрустнул соленой галетой.
– А на свете еще есть люди? Хоть сколько-то? Или только мы?
– Есть. – Вовка со вкусом отпил чай. – Наверняка. Людей было много, все погибнуть не могли. Е-е-есть где-нибудь.
– Вовка, а почему мы к ним не пойдем?
– Куда? – Вовке было лень обрывать малька, пусть треплется. И самому в ответ – почему не поболтать? – В городе или нет никого давно, или прячутся хорошо. Я вообще знаю, как куда добраться, но ты тыквой-то подумай: снегопады, ветер иной раз крыши срывает, сам видел. – Мелкий кивнул. – Куда мы пойдем-то? Нас за околицей или заметет, или просто в сугробах застрянем… Да и вообще. – Он кивнул на радиоприемник: – Вон стоит. Я раньше часто слушал. А потом и бросил – по-моему, полгода назад последняя станция заткнулась. Какие люди? Мы к ним выйдем, а они хавку отберут, одежду отберут, а нас к стенке, и все. Или самих схавают. Ты про людоедов знаешь?
Мелкий кивнул, глаза наполнились невыразимым ужасом. Но он все-таки твердо сказал ломким голосом:
– Люди людей не едят. Это разные дикие только, я… в книжках читал. Я помню, – закончил он несколько удивленно. – Или, может, мне читали… – Он потер лоб пальцем, пытаясь вспомнить.
– А сейчас все дикие, – ответил Вовка и кинул Мальку галету. – На, лопай.
– А я, можно… – Мелкий захрустел галетой. – Я, можно, еще спрошу?
– Валяй.
– А твои папа и мама… – Мелкий сбился, чуть съежился, но Вовка пожал плечами:
– Погибли. Я из лагеря вернулся, а весь центр в развалинах.
– А ты их не искал? Вдруг они уехали?
– Не искал. Да не уехал никто никуда, не успел. Нам военный так сказал. Мне и Сашке. Это дружбан мой… был.
– Военный сказал?
– Ну да, наш военный. В смысле русский.
– Наш – это русский?
– Ну да.
– А кто такой военный?
– Это человек, который воюет… Слушай, заткни ты пасть галетой и хрусти, а то как дам!
Мелкий заткнулся, сделав вид, что очень испуган…
Мелкий, которого звали Петькой и который вспомнил это совсем недавно, но не говорил, потому что Вовка приказал не говорить, – не сердился на Вовку. Ничуть. Ни капли. Вовка для него был… был всем. Ничего такого в прежней жизни мальчика, которую он не очень хорошо помнил, и не только из-за возраста, еще и потому, что ужас, к счастью, стер большую часть памяти, – не встречалось. Он даже не помнил, как и почему остался жив и выжил вообще. Что делал, где жил – почти не помнил и не стремился вспомнить. Рядом был Вовка – вот и здорово!
Вовка был Вовка. И все, что он делал, что говорил, было хорошо и правильно. Даже когда он делал больно или ругался. Это всего лишь значило, что он, Петька, где-то ошибся. «Накосячил». Никакие иные мысли мальчику в голову не приходили.
Вовка его спас. И что пригрозил сначала – тоже ничего. Мир злой. Страшный. Пустой. Холодный. А Вовка добрый…
– Ты добрый, – вырвалось у прожевавшего галету Мелкого.
Вовка вытаращился на него. Даже рот приоткрыл. Поскреб, опустив глаза, вилкой по тарелке. Потом хмыкнул:
– Ну, тебе видней… – и вдруг спросил: – Слушай, Мелкий, а ты своих вообще не помнишь?
