появились во всех пяти ближних школах, с первого класса по одиннадцатый. Не имелось доказательств, никого не поймали с поличным, все очень сложно, борьба с наркотиками – вещь непростая, «но мы делаем что можем, а вам не советуем «разжигать», тем более что далеко не все пока ясно!» – так говорили представители «органов» родителям, которые умоляли спасти их детей от неумолимой страшной смерти.
А потом жуткий дом, который вызывал ужас у всего района, просто сгорел. Вместе с его обитателями.
Как видно, так распорядилась судьба – торгаши сами были в последнее время не прочь злоупотребить своим товаром, а все три бутылки «молотова» «легли» очень удачно. Короче говоря, из всего многочисленного выводка – почти двадцати голов, за год отправившего на местное кладбище семнадцать пацанов и девчонок в возрасте 9–15 лет и «просто» подсадившего на наркоту больше тысячи детей – наружу смог выбраться каким-то чудом только глава «семейного предприятия», остальные сгорели заживо.
Уцелевший в жутких муках, которые не получалось забить даже лекарствами, издох под собственный вой в местной больничке еще через три дня. Именно в этот день доблестные полицейские «вычислили» и поймали террориста.
Одиннадцатилетнего Володьку Веригина, незадолго до этого проводившего на кладбище свою старшую сестру, за полгода сгнившую от наркоты.
Мальчик и не пытался ничего отрицать – то ли не умел ничего придумать, то ли не хотел ничего придумывать. Но только от его взгляда – молчаливого внимательного взгляда больших серо-голубых глаз – прятали лица все в зале суда. Однако… стыд, обычный человеческий стыд был слабей «занесенных» денег, и приговор оказался простым и ясным: поместить в специализированное учебное заведение до достижения совершеннолетия. После чего – пересмотр дела с перспективой еще четырех лет уже полноценной «малолетки»…
Спецшкола, в которую попал Володька, была образцовой, одной из лучших в РФ. Мучения детей – самых разных, от малолетних отморозков-уголовников до попавших в эти стены практически случайно мальчишек – тут были распланированы, научно обоснованны и поставлены на поток. Ни малейшей надежды остаться самими собой школа своим воспитанникам не оставляла, как, впрочем, и не «исправляла» их, потому что пребывание в аду никого не исправляет. Она просто превращала ребят в удобоваримый продукт для использования машиной государства – и сейчас, и, главное, в будущем. Делалось это через полное стирание личности и внушение постоянного страха перед властью.
Володька не был героем. Уже через месяц от умного, хотя и не очень развитого, веселого и доброжелательного, в общем-то, мальчишки не осталось практически ничего – только запуганная марионетка со стандартным набором реакций на команды и действия «персонала». Может быть, это было и к лучшему – прежний Веригин не вынес бы этой жизни, как не выносили ее многие; самоубийства в школе происходили почти еженедельно, но их замалчивали по отработанной беспроигрышной схеме в прочном союзе с местной психоневрологический больничкой.
Приехавшая в конце месяца на милостиво разрешенное «законное свидание» мать не узнала своего сына. Просто не узнала… В обычной серенькой русской женщине, рабски смиренно перенесшей гибель дочери и жуткий приговор сыну, вдруг проснулось животное. Хищник. Зверь. Обратно она ехала в холодной решимости сделать все для мести и освобождения мальчика. Скорей всего, у нее бы это получилось, в таком состоянии женщины творят невиданное, а уже наступившее полубезвластье помогло бы ей в ее гневе.
Но когда автобус был в полукилометре от окраины Читы, практически над ним разорвалась одна из американских боеголовок, мгновенно его испарив.
Володька так никогда и не узнал, что произошло с его мамой…
Бунт в спецшколе произошел после трех дней полной голодовки. К этому времени значительная часть персонала просто разбежалась, а оставшихся мальчишки убили. Зверски убили, потому что не умели убивать и потому что убивать сначала было почти нечем. Из двухсот «воспитанников» персонал успел убить почти треть, многие были ранены, в том числе тяжело. Что делать дальше – никто из ребят не знал, а взрослых не осталось, убили даже фельдшерицу из медсанчасти, хорошую, в общем-то, женщину, по мере сил своих защищавшую ребят, и «доброго» воспитателя (его так звали между собой, потому что он на самом деле был добрым человеком) – убили, даже не заметив этого.
Они не понимали, что происходит в мире, хотя им было очень страшно. Вместе со страхом возникло чувство дикой, нечеловеческой свободы. Многие перепились найденной водкой или спиртом, кто-то дрался с кем-то, некоторые обжирались продуктами из вскрытых складов – там были продукты, а что их мало до нелепости, мальчишки не заметили и не придали этому значения. Другие, как ни странно, пытались, как могли, помогать раненым – в школе было опасно открыто дружить, друживший «подставлял» друзей просто автоматически и давал «персоналу» еще один рычаг для издевательств… а тут вдруг выяснилось, что друзья-то есть почти у всех. На следующий день готовились к обороне – полудетски-полусерьезно, а кое-кто уже потихоньку начал «делать ноги».
И только постепенно до ребят стало доходить, что они никому не нужны.
Их просто бросили. Как ни дико это звучало. Всегда готовое лишить человека свободы, достоинства, даже жизни Государство начисто забыло о них. Никакие средства связи не работали (хотя часть из них, может быть, ребята просто не умели заставить работать), понять точно, что произошло в мире, было невозможно, но у очень многих «воспитанников» хватало ума сообразить, что означают быстро меняющаяся погода, ветер и многое, многое другое. Потом кто-то догадался наконец выйти в полумертвый уже Интернет, взломали пароли… и по еще висевшим тут и там обрывкам им все стало ясно…
К этому времени в школе оставалось человек пятьдесят. Почти все тяжелораненые умерли, разбежались понемногу несколько десятков тех, кто верил,
