продолжал жать служитель Господа. – Так сейчас каждый муж ладный – дар. От ордынцев и отбились хоть, да все одно – на коленях. Я князя великого благословил на отказ от выплаты дани, да все одно: тот по-своему учудил все! И дань оставил, и, кунами ослепленный, по соседям пошел.
– А то, что ворогов на колени поставил? Тех, кто еще вчера мечи поднять на княжество Московское готовы были?
– Что есть, то есть. И то слава Богу, что войны междоусобные пусть и мечом, да все усмирил, – прикрыв глаза, страстно прошептал Киприан. – А то, что Орды убоялся, так и худо. От диавола то, – печально закончил митрополит. – «Не Орда Донского страшит, да Тимур, что над Ордой меч свой держит», – хотел ответить Николай Сергеевич, да промолчал, сообразив, что, если Дмитрий Иванович не счел необходимым посвятить в планы свои митрополита, то и ему, простому пришельцу, негоже в интриги эти нос казать. Не того полета птица.
– Так в Царьграде. И в Болгарии. И в Литве люд ученый есть, – вместо этого отвечал учитель, – там везде люд ученый. Там и спрашивать.
– В Царьграде сейчас смута паче Орды. Отцы сынов на престоле сменяют, да друг против друга сети плетут. Фрязы, вон, масла подливают, а они – сила. А еще большая сила – куны, что сулят щедро шельмам, до золота падким. Да что там шельмы?! – горячо продолжал владыка. – Даже на князя нашего Дмитрия силу да власть имеют. Вон сколько золота у них взяли, именем Дмитрия Ивановича прикрывшись[27]. Да и в Литве сейчас неспокойно. Вон у Ольгерда под ногами земля горит. Своих бы удержать; куда там другим давать?
– Не поможешь, значит? – в упор на него посмотрел Булыцкий.
– В Болгарии есть люди верные, – спокойно выдержав взгляд, отвечал митрополит. – Может, и из Киевского княжества кого удастся пригласить. Люд надежный есть, да ведь растолковать надобно бы, почто им ученых своих в Московское княжество отправлять, – пожал плечами он. – Чего у себя не держать-то?
– А по то, что недолго Царьграду осталось, – почувствовал жилу, горячо принялся растолковывать Булыцкий. – Сам не хуже, а лучше меня знаешь, что творится там! Так то – сейчас! А там, за замятнями своими, и не заметят, как османы к стенам подойдут. Падет гряд великий, – видя, как судорожно крестится его собеседник, подлил масла в огонь преподаватель, – скоро уже! И хоть князь, хулишь которого ты сейчас, на подмогу серебра вышлет Царьграду столько, что и Тохтамышу не снилось[28], все одно, не спасет оно его. Падет цитадель! А вместе с ним и слава Рима Второго. А там и хоругвь православная поникнет и в Царьграде, и в Болгарии, и в Литовском княжестве! Османам да фрязам твоим раздолье будет!
– Типун тебе на язык!!! – взвыл владыка. – Не дай Бог, чтобы латиняне в Болгарию пришли!
– Туда латиняне ни ногой. Там османы будут….
– Не бывать тому! – гневно сверкнув глазами, выкрикнул Киприан. – Не может быть такого, чтобы православие на колени упало!
– Да не упадет, – смягчился пенсионер. – Руси хоругвь эту нести – задача на века оставшиеся. Центром, что земли объединит вокруг себя, да примирит врагов лютых.
– Ну, слава Богу, – с облегчением перекрестился митрополит.
– Больше я тебе скажу: разрастется княжество, да станет на полмира. И до того дойдет, что будут бок о бок жить здесь и латиняне, и православные, и те, кто с Кораном в руках в мир идут. Непростое соседство то будет, – внимательно следя за реакцией Киприана, негромко продолжал мужчина, – да те, кто любовь настоящую в сердце хранит, найдут, чему друг у друга научиться. Прочие же – сами себе на уме.
– Замолкни, чужеродец, – прошипел лишь в ответ Бугыцнит. – Ох, в грех не вводи!
– Что замолкни? Не нравится? – оскалился в ответ тот. – Все вы так! Пока чужеродец то, что слуху любо, глаголить начинает, так все и рады. – А как что нелепое, так на кол, в поруб, да замолкни!
– Замолкни! – истово крестя Николая Сергеевича, прошипел священнослужитель.
– А кто научить просил, что да как говорить?! – оскалился в ответ преподаватель. – А кто за советом явился?! Ты ко мне пришел, а не я к тебе! Я от мира ушел, отринув то, что ведомо мне, да теперь лишь делаю, что князю обещал! – подавшись вперед, яростно выплевывал слова Николай Сергеевич. – Ан нет! Чужеродец знает все, да на все ответ есть у него! Значит, к чужеродцу и дорога прямая! А кто я для тебя, а? Да потешный! Юродивый!
– Да что ты, чужеродец?! – отпрянул назад владыка. – На себя-то не наговаривай, да на других хулу не кажи! С чего ты мне вдруг и юродивый?
– А чего по имени не зовешь, а?! А чего чужеродцем все кличешь?! Все одно, что медведя в клети! – Николай Сергеевич выплеснул на митрополита остатки гнева.
– Есть правда в словах твоих, – закрыв глаза и вновь перекрестившись, отвечал старик. – Прости, коли не так чего, да уж больно слова твои жестоки. – Оба замолчали, словно думая, что теперь делать. Так и сидели, не проронив ни слова более. Уже и лучина, догорев, истлела, обронив угольки в подставленную снизу кадушку, и те с недовольным шипением погрузились в воду. Уже и Ждан, в предбаннике поджидающий, проковылял в помещение и, запалив новую лучину, так же неловко исчез за перегородкой, а они все молчали; каждый о своем. Киприан – потому, что в думы невеселые погрузился. Булыцкий – потому, что, честно сказать, достало его это все. Хотя чего удивляться?! Вон Сергий предупреждал его, когда говорил о том, что не дадут покоя. Всякому грядущее знать зело хочется. Хоть бы и грехом это было.
Первым нарушил молчание митрополит. Вздохнув горестно и перекрестившись, обратился он снова к пенсионеру:
