смерти Времени… — Он уже смотрел на «коллегу» с сердитой завистью. — Ты выживешь, Гай. Ты не умрешь, я слышу. Все умрет, и все умрут, а ты — нет! Как это?
— Хранитель, ты не в себе, успокойся… — Смотритель попытался отвлечь страдальца.
Но тот отшатнулся от Смотрителя и попятился, продолжая кричать на всю улицу:
— Это все из-за тебя! Признайся! Я не слышу ничего, кроме боли! От тебя идет боль Времени! Уйди! Покинь нас!
Даже никогда ни во что не вмешивающиеся шумеры…
(сто раз говорилось, надоело уже)…
на мгновенье замедляли шаги, чтоб запомнить ссору двух Хранителей Времени: одного — нормального, спокойного и другого — явно безумного, которому вряд ли можно помочь…
(странные они, эти Хранители, —
и шли по своим делам.
А профессиональное чутье не подвело обезумевшего Хранителя — Время шло к концу…
Яму раскопали огромную. Даже одну стену дома пришлось разобрать, чтобы продолжить раскопки. Оставалось совсем немного: под землей скрывался только самый «кончик» носа корабля, остальное, как того и желал Ной, уже «увидело свет».
Над носом находился скальный уступ, висящий довольно угрожающе, и работы были приостановлены, чтобы придумать, как бы его обрыть, расколоть и при этом не уронить на корабль. Попутно Сима отправили на лесопилку за бревнами: требовались подпорки.
Ной и Иафет находились в яме, когда за воротами послышался звук приехавшего паровика. Смотритель и Хам переглянулись:
— Что-то он слишком быстро обернулся.
— Может, забыл чего?
Во двор вылетел Сим с ошалевшими глазами и срывающимся от напряжения голосом прокричал:
— Лесопилка горит!
— Чего там у вас? — подал голос из-под земли Ной.
— Сим примчался весь в мыле, говорит, лесопилка сгорела.
— Ну и где мы теперь возьмем бревна? — пробурчал Иафет.
— Дурак ты! — взвился Ной. — О бревнах подумал! Люди целы? Не погиб никто? Сим!
Сим присел над раскопом.
— Не знаю, отец. Я приехал… я еще издалека видел огонь — думал, опилки жгут, как обычно. Только пламя выше… А подъехал поближе, смотрю — все горит. Бревна на складе, само здание, пила, паровики… все горит. Все бегают, кричат… я ничего не понял, уехал поскорее.
— А ты не подумал, что, может быть, помощь нужна?.. Ну-ка, вынимайте меня отсюда!
Паровик не успел остыть и завелся почти сразу. Пригромыхал с ведрами Иафет, все разместились в кузове и всю дорогу цепко держались кто за что мог: Сим гнал, выжимая из паровой машины невозможное.
Невозможное не помогло: приехали поздно. Лесопилка представляла собой весьма печальное зрелище: обугленный домик, стоящий посреди выжженной зелени, ряком — догорающие бревна. Кругом все дымилось, кое-где тлено, везде раскидан обугленный мусор, грязная мокрая каша хлюпала под ногами… Но не это приковало испуганные взгляды Ноя и всех, кто был в паровике: они смотрели дальше — в глубь леса.
Горящего леса.
Поляна, где стояла лесопилка, и мелколесье вокруг нее уже сгорели, и поэтому большое пламя было сразу незаметно: оно гудело в чаще — там, где раньше высились огромные широколиственные деревья, а теперь торчали черные голые шесты, подсвеченные оранжевыми языками огня.
Смотритель машинально отмстил, как ведет себя здесь огонь: и горит ярче и веселее, чем привычно, причиной тому — высокое давление и больший процент кислорода в воздухе.
Полнеба было затянуто серо-черной пеленой дыма. Лес полыхал уже на довольно большой площади, одной лесопилкой беда не ограничилась.
Смотритель нарушил молчание:
— Там ведь просека, широкая. Для башен. Может, пламя не перекинется на остальной массив?
— Может быть, — рассеянно ответил Ной, — может быть…
Приехали они сюда и впрямь поздно: помогать было нечему.
Потушить лесопилку не удалось, паровики тоже не спасли, пламя не отрезали — ушло в лес. Хорошо, никто не погиб. Помпа, специально сооруженная для того, чтобы гасить костры из опилок, как на грех, не работала, что-то там отвалилось-отломалось. А с ведрами много не набегаешься. Печально…
Печально ехали домой, думая каждый о своем. В тот день уже никому не работалось: запах горящего леса дошел до города. Ночью было видно зарево, и еще сильнее запахло дымом.
Смотритель спал с трудом: то и дело просыпался, ворочался, кашлял и тер слезящиеся глаза. Не он один — весь дом. Да что там: весь город в ту
