но не получилось ни у кого. Только Ной в соревновании не участвовал, сидел тихонько и мирно улыбался. Он не желал экспериментировать. Смотритель тоже не стал рисковать: вино и ему ощутимо ударило в голову, что было для него непривычным. Специалисты Службы умели пить, если позволено так выразиться. Их учили этому умению. А тут оно дало сбой. И не от качества напитка…
(отличное качество, прав Ной)…
и не от разницы в атмосферном давлении до и после Потопа…
(Смотритель скорее некомфортно себя чувствовал в
а оттого, что долго не пробовал ничего хмельного. Отвык.
— Видал, какое… безобразие? — Ной произносил слова нарочито медленно и раздельно, с паузами.
— Почему же безобразие? — удивился Смотритель. — Весело людям. Что в том плохого?
— На обезьян больше похожи…
— Ты сам-то как?
— Я?.. Что-то вино какое-то странное… Не случалось со мной такого никогда… И ни с кем не случалось… Что происходит, Хранитель?
— Потом расскажу, Ной. Не думай сейчас об этом.
— Пойду воздухом подышу… Как-то душно… Поможешь дойти до двери?
Смотритель подхватил Ноя под мышки и фактически доволок его до выхода. Ночная прохлада немного отрезвила почтенного отца семейства. Обретя способность более-менее стройно говорить, он начал оправдываться:
— Так неожиданно все… Я даже испугался. Со мной такого действительно никогда не случалось, и я не видел, не припомню, чтобы с кем-нибудь…
— Верю, верю, Ной, не говори ничего. Молчи. Дыши глубже.
— Ага, — кивнул Ной и послушно запыхтел.
Сзади раздалось:
— А что это вы тут?
В проеме двери стоял, опираясь обеими руками о косяки, колеблющийся (этакая тростинка на ветру) Иафет.
— Сидим, отдыхаем, — благостно ответил Ной. — Садись и ты, сынок, подыши воздухом.
— Воздухом! — почему-то зло произнес Иафет и кубарем скатился по ступенькам.
Смотритель кинулся его подбирать. Иафет, лежа лицом в землю, что-то рычал в ответ невнятное и отмахивался…
(даже скорее отбивался)…
от помощи.
Так началось то, что Смотритель впоследствии окрестил «Великим
(было их всего семеро, а ощущение у Смотрителя осталось — как от толпы алкоголиков)…
дрались, ругались, плакали, безумно хохотали, засыпали, пробуждались, выпадали на некоторое время из реальности. Хорошо, Ной…
(восьмой)…
не видел всего этого. Он как заснул на крылечке, привалившись к перилам, так и проспал почти до утра, пока Смотритель, вымотавшийся от борьбы с распоясавшимся семейством, не додумался затащить его, дрожащего во сне от холода, в дом.
Кстати, о борьбе. Выполняя роль медсестры или медбрата, Смотритель сам валился с ног, но не от опьянения, а от усталости. Мужчины и женщины семьи выдали невероятное количество энергии, которая проявлялась крайне своеобразно.
Сим зачем-то полез на крышу дома, пришлось его оттуда снимать, чтобы он не грохнулся вниз и не сломал себе шею.
Хам и Мара, в обычном состоянии мило сюсюкающие друг с другом, решили вдруг заострить внимание друг друга на каких-то не проясненных фактах собственных биографий: у каждого нашлись в прошлом темные пятна, что и стало поводом для истошных криков и взаимных тасканий за волосы.
Иафет и Зелфа, наоборот, впали в романтику и бегали друг за другом, играя в салочки, спотыкались о невидимые в темноте кочки и камни, падали, поднимались, не обращая внимания на ушибы, бегали снова, а в итоге где-то затихли. Не в доме.
Руфь с Сарой делали тщетные попытки соблазнить Смотрителя, демонстрируя ему интересные части тел…
(вот уж чего не ожидал от шумерских женщин, всегда и во всем являющих собой образец высокой нравственности)…
и привлекая его непристойными откровенностями. Смотритель и рад был бы обратить на все это внимание, но не имел физической возможности — слишком за многими нужно было следить…
К рассвету первичные опьяневшие выбились из сил и заснули мертвецким сном — кого где оный застал. Смотритель кое-как растащил их по законным местам, лег сам передохнуть. Но сон не шел.
Начинался рассвет. Солнце, еще прятавшееся за вершинами, окрасило край голубого неба в розовый цвет, с гор подул мягкий и теплый ветерок,
