– Я готова, мой господин. Сегодня я велела подать яйца, телячьи колбаски и блины с вареньем, а к ним тот горький напиток, что привозит из Веницеи Варасхий Мореход. Кажется, кофий?
Молча кивнув, Клим предложил ей руку.
Первый завтрак был накрыт на четверых, считая Бахлула и скомороха Црыма. Джинну хватало четверти яичного желтка и наперстка с кофе, зато шут знай наворачивал за себя, за Бахлула и за королеву, которая по утрам ела немного, колбаску да блин. Но заслуги Црыма были таковы, что он считался членом королевского семейства, имевшим особую привилегию не отходить от стола, пока не очищены все тарелки и подносы. Второй завтрак был официальным, с присутствием министров и докладом сира Ротгара о возведении крепостей на южной границе. После обеда и совещания с магом Дитбольдом Клим решил, что с государственными делами покончено и можно отправляться на ассамблею.
Во дворе его ждали конюхи, белый красавец-жеребец под седлом из кожи полярного козла и маленькая свита – два герольда на конях и Црым на ослике. Склонность шута к изящным искусствам казалась Климу удивительной, ибо Црым был гномом, а заподозрить этот народец в тяге к прекрасному он никак не мог. Гномы, конечно, сочиняли сказки, но лишь тогда, когда это касалось пошлин и налогов в королевскую казну. В прочих случаях гномы с Северных гор, добывавшие металл и драгоценные каменья, являлись реалистами, а еще проходимцами и выжигами. Книг они не читали и не писали, и доверять им ключ от квартиры, где деньги лежат, явно не стоило. Црым, однако, был особенным гномом, изгнанным соплеменниками за длинный язык и неспособность к горному промыслу. Зато в шутовском ремесле талант его раскрылся, как цветок под майским солнышком. Он мог достать из уха воробья, мог кувыркаться, ходить колесом и съесть три дюжины сосисок, а теперь еще и подвизался в роли баснописца. Клим его поощрял – дедушки Крылова в королевстве явно не хватало.
Выехав из врат замка, четверо всадников легкой рысью направились к городской площади. Клим посещал ее каждые пять дней; садился на ступеньки храма Благого Господа и возлагал ладонь на головы увечных и недужных. Королевский дар исцеления был, вероятно, самой удивительной способностью, обретенной им в Хай Бории. Перед ней меркли другие чудеса: общение с призраками и вампирами, огонь, который он мог выдыхать с помощью зелья силы, и странствия по городам и весям в семимильных сапогах. Дар исцеления все это перевешивал, доказывая, что Марклим андр Шкур – истинный король и божий избранник.
Площадь была полна народа. Перед белым жеребцом почтительно расступались, приветствуя короля криками: «Вира лахерис!» – и кланяясь в пояс. «Майна хабатис»[2], – отвечал Клим, милостиво кивая. Шут за его спиной корчил рожи и звенел бубенцами, герольды вздымали королевские стяги с золотым драконом на пурпурном поле.
За последние месяцы площадь изменилась. Храм Благого Господа, ратуша напротив него, кабак «У отрубленной головы» и лавки богатых купцов остались на месте, но эшафот убрали, соорудив в центре площади фонтан с тритонами и наядами. Теперь мастер Закеша трудился у моста над рекой Помойня, охаживал там плетьми мошенников и рубил головы злодеям. Недоброй памяти башню, где держали провинившихся, снесли, выстроив вместо нее здание Королевской библиотеки, небольшой дворец о трех этажах в стиле классицизма. К нему Клим и направился.
Книги в этом мире были редкостью, и потому у здания стояла стража – правда, не гвардейцы, а из городских блюстителей порядка. Под библиотеку, включавшую сотни три фолиантов, пока что рукописных, отвели третий этаж, и здесь же сидели писцы и главный библиотечный хранитель сир Мараска бен Турута. На втором размещались книгопечатня, редакция «Столичного вестника» и скромный музей с пятью десятками картин, кое-какими статуями и диковинами из зарубежных земель. Здесь также были собраны сокровища из логова дракона, уцелевшие от огня старинные кубки и чаши, древние монеты, панцири, щиты и другое оружие. Над входом в музей были прибиты огромная драконья голова, две страшные когтистые лапы и секира, которой Клим прикончил чудище. Сир Мараска водил сюда ребятишек, приобщая молодое поколение к искусству и истории родного края.
Для заседаний ассамблеи предназначался уютный зал на первом этаже. Тут стояли кресла за круглым столом – для господ литераторов, кресло с высокой спинкой – для короля, а у стены – лавка для досужей публики. Когда Клим переступил порог, члены ассамблеи поднялись, отвесили поклоны и дружно выкрикнули:
– Вира лахерис, твое величество!
– Майна хабатис, господа, – ответил Клим и опустился в кресло. Шут стащил колпак с бубенчиками, сделал умное лицо и пристроился справа.
Слева от Клима сидел синеглазый красавец Джакус бен Тегрет, братец Омриваль и редактор «Вестника». За ним – два барда, перебравшихся поближе к королевскому двору и очагам культуры, Дрю из Халуги и Опанас из Дурбента. Дальше – Туйтак, издатель «Петли и плахи», и торговец снами Гортензий де Мем. Все молодые, пригожие, цвет столичной интеллигенции. Глядя на них, Клим ощущал себя королем Артуром в компании рыцарей Круглого стола. Впечатление портил только шут с его кривым носом и ртом до ушей.
На лавке в углу жался Каврай из Вайдан-Бугра, лютнист и певец, уличенный некогда в халтуре при исполнении древних баллад. Выступать ему Клим не запретил, но, согласно судебному вердикту, публике разрешалось приветствовать его тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. После пары таких экзекуций Каврай, похоже, поумнел, а наглости у него поубавилось. Пусть слушает, решил Клим, кивнув Гортензию де Мему.
Тот поднялся, развернул свиток, принял вдохновенный вид и провозгласил:
– «Эльфийка, или Несчастная любовь рыцаря Данилы». Поэма в четырех песнях, повествующая об истинных событиях, случившихся некогда с графом Ардалионом. – Тут Гортензий выдержал паузу, откашлялся и добавил: – Сотворено мною с разрешения графа и при его содействии.
