в половину локтя и довольно мясистых. Рыба в Тангутке еще водилась, и Чунга, искусный рыболов, за ночь натаскал пару ведер, пользуясь не удочкой или сетями, а только увесистой колотушкой. Клим при виде рыбы удивился – казалось ему, что твари из пустоши извели окрест все живое, от деревьев и трав до мурашей и зайцев. Но возможно, они еще не добрались до реки или не понимали, что в воде тоже есть живые существа. Это зависело от их среды обитания, от того, есть ли в их мире реки, озера и моря и что бултыхается в тех водоемах.
Црым бросил рыбу в котелок, добавил сушеные корешки и вздохнул с унылым видом.
– Эх, твое величество, что пользы от меня! Королева велела за тобой присматривать, а я того не исполняю. В лесу злодеи разбойные меня пришибли, и ничем я тебе не помог. Попали к мохнатым, и опять я не у дел… А тут и вовсе с краю – в пустошь ты меня не берешь, и осталось мне лепешки печь, уху варить да развлекать иундейского мага.
– Не распускай нюни, – сказал Клим, махнув в сторону речного берега. – Там без ухи и лепешек не попрыгаешь. Но главная твоя задача – спасать меня от искушений.
Скоморох прищурился:
– Это еще от каких?
– От всяких. У эльфов побывали, с ведьмами полетали… да и русалки тоже были ничего, приятные девицы… А я как взгляну на тебя, так вспомню королеву.
– Ясно, – проворчал шут. – Поглядишь на мою кривую рожу, и вся охота пропадает.
Клим рассмеялся:
– Вроде того. Но кроме ухи и лепешек ты мог бы заняться кое-чем посерьезнее. Ты вот басни начал писать… А почему не перейти на прозу?
– Ты о чем, величество?
– О нашем странствии, о проклятой иундейской пустоши, обо всем, что с нами уже случилось и еще случится. Разве это не достойно твоего пера? Подробной хроники или хотя бы повести? Почему бы тебе этим не заняться, когда возвратимся домой?
– Толковая идея, – поддержал кот. – Ну-ка, бррось мне еще парру ррыбьих голов… можно больше…
Црым наморщил лоб и призадумался. Кажется, мысль короля попала на благодатную почву, обратив мысли шута в нужном направлении. Црым вздыхал, тер кулаком глаза, посматривал то на небо, то на котелок с кипящим варевом, то на своего повелителя. Наконец он произнес:
– Смеяться будут. Даже хохотать!
– С какой же стати?
– Не по чину мне это дело, государь. Кто я таков? Шут, хоть и королевский. Ну там басенки-побасенки еще куда ни шло, шуту простительно… А хроника случай и впрямь серьезный. Труд для большого человека, а я ростом и статью не вышел. Я, изволишь ли видеть, гном. Сочинить сочиню, пусть даже и правдиво, да не поверят моим писаниям.
– Отчего же не поверят? Есть простой выход, – сказал Клим. – Пиши под псевдонимом.
– Псе… – начал шут. – Под каким псердудимом, твое величество?
– Под новым пррозванием, сударрь, – пояснил литературно образованный баюн. – С ним никто ммне узнает, что ты – это ты. Гномью кличку дерржи прри себе, а на манускррипт ставь дрругое имя. Напрримерр, Герродот.
– Плутарх или Гай Светоний Транквилл тоже звучит неплохо, – добавил Клим.
– Понял! – Лицо шута озарилось улыбкой. – Я сочинитель, но вроде как втайне… Только имя надо выбрать подходящее. Гердоты и Путархи – это не по- нашему.
– Вира Лахерис тебя устроит?
– Тогда уж Майна Хабатис, государь.
– Почему?
– Живи Вечно слишком шикарное имечко, с большой претензией. Вроде как я буду жить в веках или читателю желаю вечно здравствовать. А если ему не понравится? Если он придурок и урод? Если скажет: чума на аффтара, в свинячью его задницу? Самое время ответить: Майна Хабатис – и тебе того же!
– Хм… предусмотрительно, – согласился Клим. – Очень предусмотрительно! Пусть будет Майна Хабатис. Твори! Ни я, ни кот тебя не выдадим.
Варево поспело. На запах съестного из пещеры вылезли Коба Тараган и мохнатый псоглавец Чунга. За ними появился Мабахандула, покрутил носом, кивнул с одобрением и устроился у котла с миской на коленях. Все были голодны, ели молча, быстро и с аппетитом – уха удалась. Глядя на старого чародея, Клим размышлял: у любого человека есть слабости, но их все меньше с прожитыми годами. Тщеславие и непомерная гордыня, поспешность в словах и действиях, тяга к власти, чинам и женщинам – все это уходит, отступает перед недугами и осознанием того, что ворота в вечность уже приоткрыты. Что остается? Беседа в приятной компании и добрая трапеза. А потому не нужно осуждать Мабахандулу, который уплетает уже третью миску ухи.
Маг будто подслушал его мысли, – отдуваясь, поставил миску наземь, откинулся на пятки и произнес:
– Еда и питье – вот узы, соединяющие каждого с каждым. И сейчас, когда мы укрепили их, я хочу, сын мой, узнать о твоих намерениях.
