Выслушав несколько бурчащих комментариев в спину, капитан-лейтенант взбеленился окончательно. Они совершенно очевидно теряли время, пока фронт откатывался все дальше и дальше. Если он был с самого начала, этот фронт. Возможно, в этот раз его не было. Война вернулась к средневековому формату: соединения непрерывно двигаются, и контроль над территорией определяется не линиями траншей, минных полей и колючки, а тем, кто двигается через эту конкретную местность сию минуту. Или он все путает, потому что, во-первых, моряк, а во-вторых, судит о ситуации по редким подслушанным передачам радио.
Однако при этом нельзя было не признать, что сейчас они в лучшей ситуации, чем были неделю назад. Тогда фронт был вроде бы недалеко, несколько часов за рулем. Как бы, потому что их не проедешь. Они навидались таких «автолюбителей» на всю будущую жизнь. Сгоревшие разноцветные легковушки и внедорожники в некоторых местах просто устилали кюветы. Дырявая, горелая жесть, горелые тряпки, битое стекло, битая пластмасса – и запах… Запах был такой, что кружилась голова. А ведь сейчас зима… Ну, почти зима: нормальная весна так еще и не началась… К чему это? На ходу Антон обругал сам себя и вернулся к первой мысли – о линии фронта. Сейчас они были от своих во многие разы дальше. Если польское, немецкое и прибалтийское радио не врет на всех языках сразу – в том числе на ориентированном на них и таких, как они, русском языке, – то натовцы вошли в Питер и подошли к Москве. Либо подходят сейчас, сию минуту. До фронта не добраться. Зато их теперь четверо, а не трое. Зато Дима перестал пускать слюну из угла рта, и лицо у него не такое перекошенное, как было. Зато у них есть теплая одежда, а не одни шинели. Аптечка, сформированная из одной домашней и пяти автомобильных, в том числе одной иностранной. Оружие, включая аж ручной пулемет с коробчатым магазином и пока нехилым запасом патронов. Патроны к трофейным карабинам, патроны к трофейным пистолетам. И груз, который тащили к себе в тыл убитые ими первыми враги. Тот, который едва не оторвал ему и курсантам руки, после которого им всем пришлось отлеживаться полные двое суток… Ни разу они об этом не пожалели.
Капитан-лейтенант обернулся на ходу на отставного майора: больно шумно он начал дышать. Устал уже?
– Иди-иди… Я тебя еще перешагаю.
Осталось только пожать плечами. Как он и делал, с самого начала после встречи с этим странным человеком. Или скорее непростым, чем странным. Стариком его он называет зря: старики не такие. Но «пожилым человеком» тоже не назовешь. Что-то среднее между этими двумя понятиями. Бывает и такое. «Двое обезьян, – вспомнилось ему, – черная и белая». Расист, однако! За это русских и не любят во всем мире. Знаете, в чем еще мы все вместе виноваты перед мировым демократическим сообществом? Ни за что не поверите! Он и сам не поверил, когда услышал. Оказывается, по нашему телевидению, в том числе конкретно по музыкальным каналам, мало крутят музыку чернокожих исполнителей. И это является проявлением, отражением и нарочитой демонстрацией нашей ксенофобии и расизма. Навскидку Антон действительно не мог припомнить популярных в России чернокожих певцов и певиц. Ну, «Бони Эм», но они старые. Задолбавший всех людей его поколения Тимати, но он как бы наш. Джексон уже умер, и он был уже не совсем черный. Цезария Эвора, но она тоже не считается, потому что она креолка и поет вроде бы «фаду»: жанр, похожий на наши «цыганские страдания», только по мужчине, ушедшему в море. Открывать Бразилию и Японию. Морякам духовно близко. Больше действительно нет. И что? Это является очередным камушком в наш огород? Очередным поводом добавить «нотку личного» в благородный порыв чернокожей части американского военного контингента, пришедшего учить нас демократии? В итоге он все-таки не поверил. Решил, что это была юмористическая вставка в передачу, просто начитываемая немецким диктором таким же серьезным тоном. Не может же это быть серьезным на самом деле? Вот он и не поверил.
– Вправо?
– Что за вопрос? Не видите куда?
– Виноват.
Антон в очередной раз пожал плечами. Офицеры бывшими не бывают. Морпехи тоже, будем надеяться. В бою он старика, который «не старик», не видел, но взял же он откуда-то свой пулемет с таким объемом боеприпасов. И два удостоверения личности. «Armed Forces of the United States. Army» Это было понятно. А вот что такое «Pay Grade E3», не знал никто из них, даже курсант Сивый, к которому капитан-лейтенант относился все с большим почтением каждый день. Понятно, что это не из шахмат, но больше не понятно ничего. В нижней строчке удостоверения нагло напоминалось про Женевскую конвенцию, и это бесило. Почему-то, когда мальчишек и почти безоружных преподавателей в его училище расстреливали артиллерией, про конвенцию не звучало ни слова…
Им оставалось совсем немного до очередного сарая, облюбованного со вчерашнего дня под «временную базу». Метров сто, три или четыре дома. Таких же пустых и мертвых на вид, как и все остальные. Не лаяли собаки, не светились окна. Ладно, нет электричества, но народ экономил даже на свечках. А ведь здесь жили не дачники. Здесь была деревня, а в русских деревнях испокон веку жили люди, способные выжить почти в любых условиях. Пережить очередное нашествие, вывесить на стены портреты полегших сыновей в траурных рамках – и сначала отгрохать монумент посреди деревни, а уже потом начать отстраивать все остальное… Снесенный монумент они видели. Стандартный солдат в плащ-палатке и шлеме, отлитый из белого бетона. Не лучше и не хуже любого другого памятника. Одно отличие: две сотни имен на бетонных плитах – это не имена ушедших и не вернувшихся односельчан, а имена погибших здесь славян и азиатов, пришедших в Восточную Пруссию в 1944 году из сердца и с окраин Советского Союза мстить. Карать. Сейчас разбитый на несколько крупных фрагментов солдат лежал лицом вниз, а поверх имен на бетоне был жирно нарисован всем знакомый символ. Упиравшийся в выписанные выше всех имена двух погибших в этой задрипанной деревне Героев Советского Союза: старшины и старшего лейтенанта. Может быть, танкисты, может быть, пехота: имена лично ему ничего не говорили. Скрипнув зубами, Антон прошел мимо, крепче вцепившись в свой автомат. Не выдержал, оглянулся на
