медали… Все это отчетливо попахивало не просто шизой, но оставляло неистребимый привкус провокации. Он не мог об этом не думать.
– Ну, лучше тебе?
Майор разглядывал его, уперев руки в бока и раскачиваясь на пятках.
– Нормально.
– Сильно, я гляжу, на тебя это подействовало.
Отрицать было глупо: он действительно расклеился. Чертов разговор с чертовым психом сам по себе был большой проблемой, но хуже всего были сомнения. Сложно было представить, как можно организовать такую провокацию – если это провокация. Но выглядело произошедшее очень и очень грязно. А он в этом участвует.
– Выпить хочешь?
Не дожидаясь его ответа, майор отошел к своему столу, достал из тумбы стола початую бутылку обычного вида, не вычурную. Какой-то из местных коньяков: или дагестанский, или азербайджанский, несколько звездочек. Быстро разлил по мелким стопочкам: себе на палец, Николаю чуть больше. Принес, подал. Николай выпил, стараясь не принюхиваться: запах и вкус коньяка никогда не доставляли ему никакого удовольствия. Считается, что это приходит с возрастом, но, в общем-то, было понятно, что он до этого не дотянет. Но показательно и интересно, что глоток помог, внутри на секунду стало жарко, и потом его буквально на глазах начало «отпускать».
– Что теперь?
На его вопрос майор не ответил: немного наклонив голову вбок, он прислушивался к собственным ощущениям. Это выглядело забавно, и Николай едва сдержал улыбку. Нет, это даже интересно, что 25 граммов коньяка сработали так быстро и точно, оттянув муть, заглушив гадливость в душе. Может быть, у него есть зачатки будущего алкоголика?
– Знаешь, Везучий… Из всего тобой написанного ЯБЧ оказываются на самом последнем месте. Вот что значит непрофессионал.
Это он произнес с ясно различимым удовлетворением. И такое же удовлетворение появилось на его лице, когда Николай согласно кивнул.
– Я еще сколько-то лет назад был уверен: ну да, это мы с грузинами или чеченами воюем танками и самолетами, по-маленькому. И с какой-нибудь даже Турцией примерно так же будет. Десять бригад туда, десять бригад сюда, сверху бомбардировщики и вертолетный десант, а в море ракетные катера влево-вправо носятся… А вот когда до настоящего дойдет, до Третьей мировой, вот тогда все будет не по-детски! Вот тогда от горизонта до горизонта – ядерные грибы, между ними все залито в три слоя зарином и зоманом, и между всем этим, в тумане, двигаются танки и шагают толпы солдат в противогазных масках и в костюмах химзащиты. Во картинка! И ни-фи-га…
После этого слова он отвернулся к закрытому сплошной шторой окну, и Николай как по команде поглядел в том же направлении. Штора была из плотной ткани, длинная, до самого пола, и в многочисленных складках. Вроде бы такие шторы резко затрудняют использование направленных микрофонов.
Страна проигрывала войну. На всех фронтах, что бы ни говорилось по радио и что бы ни изображалось в «Анализе и комментариях» в те часы, когда еще велась телетрансляция. «Картинки», подаваемые в качестве иллюстративного материала к такому «анализу», были в этом отношении важнее. Если на них появлялся пылающий сверху донизу «Страйкер», то это была не слишком качественная съемка сверху медленно движущейся камерой: или с вертолета, или даже с БПЛА. Разбитый вдребезги «Апач» демонстрировали несколько раз на разных каналах, но было видно, что это один и тот же «Апач», снимаемый теперь с разных ракурсов. В каждом случае с гордостью показывали эмблему: не слишком-то крупную, но яркую и запоминающуюся, белая голова орла (наверное, орлана) в кружке, увенчанном двумя золотыми крыльями, и яркая красная молния по вертикали. Но таких крупных планов было мало, в основном сожженную технику если показывали, то издалека, проводя камерой по покрытому дымом горизонту. Складывалось такое ощущение, что ее мало. А убитых и пленных вражеских солдат или, например, летчиков не показывали вообще, и у Николая было очень нехорошее предчувствие в отношении того, почему именно это делается. Не потому, что их не было – они абсолютно точно были, с первого же дня войны, а сейчас счет уже наверняка шел на сотни. Но мировые СМИ, активно ретранслирующие видеосюжеты «с другой стороны» и в целом ничего не имеющие против вида сожженных или уткнувшихся мордами в кюветы мертвых «Росомах», «Брэдли» и «Абрамсов», комментировали факт ПОКАЗА в телеэфире вражеской воюющей страны своих собственных солдат пленными и убитыми очень остро. На полном серьезе оценивая этот факт как «военное преступление, за которое виновные понесут ответственность»[15]. Поэтому на всякий случай их не показывали ни по Первому, ни по РТР.
Наша страна давно была разделена на части – задолго до открытия огня первыми вражескими самоходками с той стороны государственной границы. Слишком большая разница в уровне жизни, в возможности свободно перемещаться, в бытовых возможностях и юридических правах. В самых их простых проявлениях, вплоть до того, на какие именно машины – каких марок, с какими сериями регистрационных номеров – патруль ГИБДД будет смотреть, не видя, когда они пролетают перекресток на красный. Теперь, когда в бетонные корпуса электростанций и узлов связи вбивались туши крылатых ракет и тяжелых управляемых бомб, а на многокилометровые линии высоковольтных электропередач сыпались с неба графитовые нити, она оказалась разделена окончательно, почти до конца. Исчезнувшее из нашей жизни руководство страны не компенсировалось и не могло быть компенсировано десятками полезших вверх новых лиц «среднего звена» – или совершенно незнакомых людям, или знакомых едва-едва. У почти ничего не понимавшего в военной стратегии Николая создалось больное ощущение того, что Россия обороняется в четверть силы, растерянно, некоординированно. Как громадный сильный человек, которого с силой избивают на сияющем ринге несколько профессиональных боксеров-легковесов, а он только оглядывается и изредка рассекает воздух
