потом дверь отворилась, и перед ним снова был тоннель. Только другой – без колесного экипажа.
Тавил оказался на другом уровне. Он прислушался, пытаясь уловить шаги незнакомки, но ничего не услышал. Вернулся в комнату, нажал другую кнопку. Снова и снова повторял он все то же самое. Ни следа ее, ни следочка. Ни ее, ни хоть кого-то еще живого. А потом он нажал последнюю кнопку, и дверь открылась, и он оказался в каком-то совсем новом месте.
Длинные платформы уходили вдаль, от них ответвлялись другие платформы, ведущие вверх, к палубам нескольких громадных летательных аппаратов. Их раздутые корпуса, круглясь, возносились к нависающему тяжелым куполом потолку, где в идеальной белой плитке зияло обширное круглое устье, по всей видимости, ведущее на далекую поверхность. Тавилу эти неповоротливые махины были знакомы, хоть он и видел их до сих пор лишь однажды, издалека: они поднимались из тоннелей Нижнего мира и уплывали прочь, к горизонту. Кабины у них обычно были закрыты, но только не сейчас, и Тавил наконец-то смог заглянуть внутрь.
Он увидел точную копию своей комнаты там, внизу: кресло, стол, стены, испещренные кнопками. Почти все кабины были пусты, но кое-где за окнами виднелись горы человеческой плоти.
Они полетят на поверхность… стоит даже подумать об этом, и воздух уже кажется совсем иным на вкус. Словно бы каждый корабль приносит сюда, возвращаясь, кусочек того, Верхнего, мира.
Яростное желание накатывает на Тавила – стремление вырваться из этого механического мира и вернуться домой, к сестре. Тавил кидается бежать по платформе, наугад выбирает корабль, лезет вверх – и сталкивается с женщиной совершенно официального вида.
Она странно глядит на него, но потом взгляд скользит прочь. В голосе слышится подозрение:
– Пожалуйста, предъявите разрешение на выход.
Тавил не отвечает, и она снова смотрит на него.
– Мне просто нужно туда, на поверхность, – наконец выдавливает он.
На лице у женщины мелькает ужас, но она быстро берет себя в руки:
– Этот корабль следует в Карленд.
Стеснение внутри, посетившее Тавила еще вчера при мысли, что он навсегда заперт под землей, начинает снова расползаться по рукам. То ли вкус Верхнего мира на языке, то ли знание, что вот он – путь домой, на свободу из лабиринта Машины, делают свое дело, но бороться с ощущением, что его погребли заживо, уже совершенно невозможно.
Он сглатывает, потом еще – во рту совершенно сухо.
– Пожалуйста, – умоляет он, – пожалуйста, мне надо на поверхность.
В попытке вызвать сочувствие он берет женщину за руку.
Она мгновенно отшатывается, отвращение волнами пробегает по лицу.
– Ты забываешься!
Слова впиваются в воздух. Тавил инстинктивно делает несколько шагов назад. Он видит, как на шее у нее яростно бьется жилка.
Она больше ничего не сказала, не стала даже смотреть на него. Он ждал, ждал, надеясь, но в конце концов вынужден был вернуться тем же путем в маленькую белую кабинку и отсчитать кнопки назад, на свой уровень. Там он блуждал, пока не наткнулся на открытую дверь и отметину на стене, оставленную книгой.
В комнате все было по-прежнему, только картинка на стене показывала новый бесформенный комок плоти, сидящий в экипаже на фоне нового пейзажа. В воздухе почему-то слышался колокольный звон. Кнопки на одной из стен мигали. Когда он нажал одну, возник голос, вопросивший, слушал ли он лекцию по Брисбенскому направлению в музыке и участвовал ли в проведенной Граубертом дискуссии о Плюисовской теории Французской революции.
Тавил просто стоял, ничего ровным счетом не делая, а кругом звонили колокола, и голоса требовали поделиться идеями, спрашивали его мнения о недавней лекции, болтали о новом аромате, добавленном в воду для купания, интересовались, понравилась ли ему новая посуда, в которой подавали еду.
Тавил сидит на стуле и слушает, выискивая в общем гомоне голос, сказавший: «Не надо им ничего говорить про поверхность». Голос больше не возвращается. Он думает об этих словах, о том, что они означали и почему были сказаны. Совет ничего не говорить подразумевал, что ему есть что сказать и что кое-что нужно бы оставить в тайне.
Но о чем вообще шла речь? Ничего такого особенного на поверхности нет: еда скудна; машины – просто давнее воспоминание и встречаются только в сказках для детей, из тех, что с моралью; жизнь там – не в том, чтобы сидеть на месте, а в том, чтобы двигаться, делать что-то для себя, для других. Жизнь
Через некоторое время любопытство берет верх, и он сам задает вопрос голосам по ту сторону стен с кнопками.
– Расскажите мне о том, что Там, Наверху, – говорит он.
Тавил надеялся подкрасться поближе к неизвестному женскому голосу, спровоцировать его, заставить снова осадить, предупредить, наказать – вызвать его на прямой разговор.
