Он поворачивается и идет прочь от берега, унося с собой ту часть меня, которую я так надеялась от него спрятать. И я иду за ним, потому что выбора нет. Кто владеет моей шкурой, тот владеет и мною. Это как привязь, как якорная цепь. Если я попытаюсь вернуться в море, оставив свое второе «я» на берегу, море меня поглотит. Я в плену – так же верно, как в клетке. Этот Лео держит в руках мою душу.
– Это мое, – говорю я. – Отдай, пожалуйста.
– Нет. – Он останавливается и смотрит на меня. – Пока это у меня, ты моя. – Не отводя глаз, он одной рукой поглаживает шкуру. – Как тебя зовут?
– Иден, – отвечаю я. – Меня зовут Иден.
– Пойдем домой, Иден.
Домой я не вернусь. Я вынуждена подчиниться этому человеку, а значит, проститься со своим домом.
– Да, Лео.
Он улыбается, стараясь показаться добрым, делая вид, что не желает мне зла. Он ведет меня прочь от моря, и ненависть вздымается во мне, как штормовая волна. Не такое уж новое чувство. Я ненавижу многих – всех тех, кто засоряет отбросами мое море и оставляет свой хлам на берегу, всех, кто оскверняет мой мир своим шумом и грязью.
Я скулю от бессильного горя, от тяжести утраты, от мысли о том, что я, быть может, лишилась свободы навсегда.
Лео бросает взгляд на мои босые ноги.
– Хочешь, я тебя понесу?
– Нет, – отвечаю я сквозь зубы. Он и так уже несет часть меня, и это причина, по которой я стараюсь не плакать. Ни слезами, ни словами этого не изменишь: пока он владеет моей шкурой, я тоже принадлежу ему, как вещь. Я вынуждена подчиняться его приказам – делать все, что ему заблагорассудится.
Лео молча идет вперед. Я – за ним. Я рассматриваю его и вижу, что он по-своему красив – той красотой, которая часто идет рука об руку с полной самоуверенностью. Он выше меня, но едва ли намного старше. Да, он молод и хорош собой. В давние времена любая селка [16] почла бы за счастье достаться такому захватчику, но я-то не собиралась кому бы то ни было доставаться. Я думала, все уже забыли, как нас ловить. Если человек находит шкуру женщины-тюленя, он получает нас в полное свое распоряжение. Он может оказаться некрасивым или грубым, но нам приходится идти за ним и оставаться рядом. Где шкура, там и мы. Наша вторая кожа – наша душа, и тот, у кого она в руках, – наш хозяин.
Хочется плакать; хочется повернуться и бежать от него прочь. Но нельзя. Все, что мне остается теперь, – это ждать и надеяться, что он ошибется. Что рано или поздно он сделает одну из двух вещей, которые меня освободят. Если он трижды ударит меня во гневе или просто отдаст мне мою вторую кожу, я смогу вернуться в море. Я надеюсь, что он не знает законов и что в своем невежестве он так или иначе меня отпустит, и тогда я снова стану целой – если, конечно, не потеряю себя в плену. Я знаю свою историю, но сухопутные давно забыли о нас. В их невежестве – наше спасение.
Но, следуя за юношей, которому я теперь принадлежу, я понимаю: кое-что он все-таки знает. Те из нас, что живут в воде, очень похожи на сухопутных – если, конечно, снимут вторую шкуру. По косому взгляду, который Лео бросает на меня впол-оборота, я чувствую, что он видит лишь ту мою часть, которая похожа на обитателей твердой земли. Не он первый так на меня смотрит. Я встречала на берегу других мужчин, и они смотрели точно так же. Но ни один из них не знал, что у меня есть и другое обличье. Они видели только эту кожу, а о второй и не подозревали.
Но Лео знает больше, а значит, я в ловушке. Море зовет меня, окликает, манит вернуться, но Лео ведет меня прочь. И ничего тут не поделаешь.
До поры до времени.
Всю дорогу до дома – большого приземистого дома на пустынной полосе побережья – Лео молчит. В этом доме столько комнат, что я теряюсь и остаюсь сидеть в темноте. Я сижу и плачу, пока Лео меня не находит. «Глупышка», – говорит он и отводит меня в комнату, которую мне предназначил. Он не хочет, чтобы я жила с ним в одной комнате. Думаю, не по доброте. Наверняка у него есть на это свои причины.
В дверях он целует меня в макушку, легонько касаясь губами моих жестких, просоленных волос. «Глупышка», – повторяет он ласково. Он не сердится.
Возможно, все еще будет хорошо. Возможно, я еще уговорю его отпустить меня на свободу.
За следующие несколько дней выясняется, что Лео может быть добрым. Я за это благодарна. Бывают моменты, когда перестает казаться, что мир вокруг меня – слишком яркий и резкий, слишком чуждый. Редко, но бывают. Лео старается сделать так, чтобы я улыбнулась, и иногда я улыбаюсь.
Дом у него уютный – располагает к молчанию: толстые ковры, полированные столики; вся мебель – тяжелая, старая, солидная; слуги всегда под рукой и всегда деловиты и безмолвны. Мне одиноко, но Лео не познакомит меня со своими друзьями, пока я не выучу правильные слова (и не научусь правильно выбирать вилки).
День за днем я учусь всему, чего хочет от меня Лео. Он уже дал мне понять, что самое главное, что от меня требуется, – быть красивой и послушной. Он говорит, что долго меня ждал, что выбрал именно меня за мою красоту. По его пристальному взгляду я понимаю: он ждет, что я буду польщена. Я не могу ослушаться даже в этой мелочи.
– Спасибо, – шепчу я.
