сожалений тоже никаких нет? Неужто в твоей расфуфыренной башке одна лишь стоячая водица?
В ответ клерк лишь самую малость меняется в лице. «Расфуфыренная башка»! Это выражение ему не то чтобы по душе. Кажется, его попытались оскорбить; хотя опять же в нынешнем его состоянии с определенностью судить трудно. Он чешет в голове, сурово сводит брови и нечеловеческим усилием воли удерживает себя на краю провала в бессознательное. Воспоминание о недавней попойке выброшено из головы, настоящее властно заявляет о своих правах: мистер Скрибблер убежден, что когда-то, где-то, бог весть в каком качестве, но этого морского волка он знал. Вот если бы еще вспомнить подробности…
— А жизнью своей ты доволен, приятель? Сбылось ли все то, на что ты рассчитывал? Счастлив ли ты? Или несчастлив? Проклятие, либо одно, либо другое — а иначе ты не живешь!
Мистер Скрибблер остро осознает тот факт, что глубоко несчастлив; да только кто такой этот невежа, чтобы напоминать ему, Ричарду Скрибблеру, о его горестях? Разве он не спустил в грязной таверне все до последней монеты не далее как сегодня ночью в тщетной попытке забыться? Что этот грубиян о себе возомнил, с какой стати лезет не в свое дело?
— Ты ни о чем не сожалеешь? Не хочешь вернуть назад сказанные слова, не хочешь переиграть содеянное? Изменить что-нибудь в своей жизни? Неужто тебе не хотелось бы переделать хоть что-нибудь заново, будь у тебя шанс? Да говори же, приятель! Ты, часом, никого не предал и не бросил!
При этих словах мистер Скрибблер заметно мрачнеет: в сознание властно врываются голоса и видения из далекого прошлого. Горькое пиво ненадолго избавило его от кошмаров, но вот они вернулись и накинулись на него с небывалой свирепостью. В глазах у клерка юридической фирмы вскипают соленые слезы; он вытаскивает платок и зарывается в него лицом.
— Ага, вот оно! — победоносно восклицает незнакомец. В следующий миг торжествующее выражение на его лице сменяется дьявольской ухмылкой, во рту поблескивает золотой зуб. — Отлично, лучше некуда. Для начальной школы в самый раз. Сейчас еще и заревем в три ручья, если я правильно рассуждаю. Да где твоя сила воли, приятель? Где твоя гордость? Ты уже не в школе, мальчик мой. Так уж мир устроен, приятель, так уж устроен мир!
Увещевания моряка явно производят должное впечатление. Горячие слезы мистера Скрибблера мгновенно высыхают. Платок отнят от лица; мистер Скрибблер пару раз шмыгает носом, сморкается, чешет в затылке, хмурится… Незнакомец явно предстает перед ним в новом свете. Школяр, размышляет клерк. Школа. Да! Начальная школа. Да, да, о да! Он робко тянет руку к вопрошающему, и, если бы он только мог говорить, сдается мне, с ответом он бы не замедлил.
— А умеешь ли ты выделывать антраша, приятель? Юные школяры вроде тебя должны бы их освоить. Ну, антраша, антраша! Кстати, страх какая полезная штука, если, скажем, за девчонкой ухлестываешь. Я сам этим увлекался в школьные годы. Антраша, понимаешь? Вот так!
Незнакомец уже собирается исполнить свой жуткий хорнпайп, но в последний момент, скользнув взглядом по лицу клерка, почему-то воздерживается. Он надолго замолкает, нервно зыркает по сторонам, однако его глаза то и дело останавливаются на мистере Скрибблере, как если бы и матрос заметил нечто смутно знакомое.
Клерк дружелюбным жестом протягивает руку, а затем несколько раз быстро ударяет себя в грудь ладонью, словно желая сказать: «Разве ты меня не помнишь?»
Матрос размахивает длинными, нескладными ручищами, что ходят в суставах как-то уж больно одеревенело, и, вместо того чтобы сплясать хорнпайп, несколько раз «волчком» прокручивается на каблуках.
— Ну-с, приятель, так как же тебя звать? Имя твое чем-нибудь да примечательно, я надеюсь? Потому что, видишь ли, необходимо сделать хоть что-нибудь примечательное со своей жизнью, пока можешь. Сделай что-нибудь — ну хоть что-нибудь — ближнему во благо. А без того сходить в могилу и не вздумай! Ты меня слушай, слушай внимательно, уж я-то знаю, что говорю. Да…
Не договорив, матрос взвивается в воздух и прыгает к мистеру Скрибблеру, вытянув вперед руку и наставив указательный палец точнехонько на оторопевшего клерка.
— Да это же… это же Дик Скрибблер, разве нет? — произносит он едва ли не обвиняюще.
Мистер Скрибблер, заулыбавшись во весь рот, энергично кивает.
— Дик Скрибблер! Малыш Дик Скрибблер, сынишка торговца писчебумажными принадлежностями, тот самый, что изо дня в день сидел со мной за одной партой в нашей старой начальной школе в Манкс-Минстере. Мой былой однокашник! Дик, ты меня помнишь? Узнаешь меня, правда? Хэм Пикеринг, приятель!
Мистер Скрибблер продолжает улыбаться и кивать, радуясь, что его вспомнили, что и Хэм наконец-то его признал. Сколько ж лет прошло с тех пор, как он видел своего старого друга в последний раз, — друга, который однажды ушел в море и навсегда исчез из его жизни?
— Ну, как поживаешь, Дик? Небось приехал в Солтхед счастья искать? И что, нашел ли? А как поживает твоя прелестная сестренка? Небось, потрясающей красавицей выросла. Сколько ж лет прошло, Дик, сколько ж лет со времен тех счастливых дней на зеленой лужайке!… И сосчитать нельзя. Счастливые деньки во Фридли — бесконечные темные зимы, напичканные латынью, логикой и учебой, и погожие летние месяцы, до краев заполненные веселыми проделками! А наши старые приятели — Уилл Поплар и Боб Симпкинс, Тони Спарк, Хью Клоптон… то-то славные были ребята! А ты, Дик! Эти твои вечные шутки… помнишь, как мы повесничали да потешались над убогими горемыками из богадельни! Экие мы были озорники, экие проказники — во всем
