— Пять бубен, сорок семь.
— А! Понятно. Что ж, отличные карты. У меня только три трефы, на двадцать четыре очка.
— Не повезло вам, викарий, — посетовал сквайр, чопорно затягиваясь сигарой.
Однако же преподобный джентльмен вместе со своей улыбкой так легко не сдавались.
— Комбинация, мистер Тренч?
— Три валета, тридцать.
Викарий торжествующе выложил карты на стол.
— Боюсь, маловато будет. Четыре короля, сорок. И четверка —
— Браво, викарий, что называется, повезло вам! Тем не менее у меня очков в два раза больше. Но не тревожьтесь, какие ваши годы!
Некоторое время эта несочетаемая пара играла молча; впрочем, тишину соблюдали только они двое, в то время как над многолюдной компанией посетителей стоял гул голосов, то и дело прерываемый веселой шуточкой мистера Айвза или ехидным замечанием Оливера. Но вот сквайр вновь принялся вопрошать собеседника о метафизических материях.
— Викарий, а вы никогда не замечали, сколь многие блестящие гении в истории мира — наши великие умы от искусства, литературы, музыки, естествознания и математики, ну и тому подобное — в личной жизни были сущими чудовищами?
— Безусловно, случалось и такое; мне и самому приходилось читать о подобных вещах. Да, в некоторой степени я с вами согласен, — произнес викарий, потирая подбородок.
— Этот вопрос вечно ставит меня в тупик. Гиганты творческой мысли, люди недюжинных талантов — и при этом сущие чудовища, способные черт- те что натворить из чистого эгоизма и потворства собственным прихотям. Любопытно, викарий, а нельзя ли из этого сделать определенные выводы о
Викарий протестующе передернулся. Как прикажете отвечать на этот вызов из уст сквайра, на эту очередную перчатку, брошенную к его клерикальным ногам?
— Марк, смилуйся, ты бедного мистера Скаттергуда совсем смутил, — промолвил Оливер. Он знал, как любит его друг задирать и поддразнивать достойного священника в интеллектуальных поединках такого рода, но право же — всему есть пределы! — В опровержение твоих слов позволь мне, Марк, сослаться на нашего родного Шекспира, человека смиренного и кроткого. Вот уж никакое не чудовище, будь то в личной жизни или в общественной, если верить современникам!
— И все-таки как же насчет пассажиров той злосчастной кареты на горной дороге, что рухнули с обрыва и утонули в море? — нимало не смутившись, настаивал сквайр. — Не самая приятная смерть, согласитесь, хотя и довольно быстрая.
— И как насчет той девушки, что утонула в Одиноком озере? — вопросила Черри Айвз, как раз случившаяся поблизости. — Как насчет той деревенской простушки, что утопилась из-за любви к молодому джентльмену, некоему Чарльзу Кэмплемэну?
— Это еще что такое? — насторожил уши Оливер. — К мистеру Чарльзу Кэмплемэну из Скайлингден-холла?
Мистер Ним Айвз беспокойно забегал глазами туда-сюда; те, кто стоял рядом и слышал слова Черри, последовали его примеру. Старики, старожилы деревни, встревоженно переглянулись; особенно же запаниковал трактирщик, до сих пор понятия не имевший, что его дочери эта история отлично известна. Он нахмурился, суетливо расправил фартук.
— А я ведь про нее напрочь позабыл, — лениво протянул сквайр. — В ту пору я совсем мальчишкой был, Нолл, почти ничего и не помню, кроме того, что скандал вышел жуткий. Вы, конечно же, имеете в виду тот случай самоубийства, когда тело так и не нашли?
— Именно, — кивнула Черри.
— Удивляюсь я, что ты об этом знаешь, Черри, милочка, — промолвил мистер Айвз, и в голосе его отчетливо прозвучали непривычные предостерегающие интонации. — По правде говоря, для местных жителей воспоминания эти — не из приятных. Скверное было времечко. Да, сэры, скверное, полагаю, тут мне никто не возразит. Вот уж более двух десятков лет речей о нем не вели и к нему не возвращались.
— Оно и к лучшему, Ним Айвз, — возвестил один из седовласых старожилов.
— Самоубийство — в Шильстон-Апкоте? — промолвил Оливер, обводя комнату ясным взглядом. — И кто бы мог предположить?
— А что потом сталось с мистером Чарльзом Кэмплемэном? — полюбопытствовала Черри. Со времен того вечера, когда она случайно подслушала эту историю в «Гербе», дочку трактирщика неодолимо влекла тайна деревенской девушки, что покончила с собою из-за любви; влекла вопреки ее воле, что бы уж там Черри ни утверждала в вафельной мисс Кримп насчет пагубной женской слабости.
Откликнувшись на ее призыв, к группе приблизился мистер Томас Доггер, сей ревностный служитель закона — плечи расправлены, осанка безупречно прямая, нос длинный и острый, глазки масляно поблескивают от обильных возлияний, — и, приосанившись с видом весьма авторитетным, как и подобает умудренному законнику, привыкшему к уважению простецов, облагодетельствовал мир заявлением.
— Мистер Чарльз Кэмплемэн, — торжественно провозгласил поверенный, — навлек на себя позор и бесчестье, чего никоим образом не заслуживал,