– Ты, наверное, шутишь.
Элиот пожал плечами.
– Так говорят люди.
– Что ж, – сказал Йитс. Он тщательно готовился к таким встречам и старался предвидеть все случайности. Но спикерфон… Русский боится, что его
Элиот все не уходил, поглядывая в зал, на роскошные платья и смокинги.
– Спасибо, – сказал Йитс.
Элиот кивнул и стал спускаться. Йитс почувствовал, как с каждым шагом Элиота, с каждым дюймом, увеличивающим расстояние между ним и теми жуткими ботинками, его настроение улучшается. Дворецкие зароились вокруг него, возбужденные его невниманием. Он отмахнулся от них едва заметным движением плеча и вошел в дом.
Внутри у самых дверей он встретил фон Гете, который любовался толпой гостей, включавшей, если Йитс не ошибался, одного сенатора и двух конгрессменов. Гете был немцем, низкорослым и остроносым, с зализанными темными волосами. На нем были очки в золотой оправе, и Йитс был уверен, что это лишь декорация. Обут он был в изумительные коричневые туфли ручной работы. Гете извинился перед собеседниками, подошел к Йитсу и обеими руками обхватил его руку.
–
– Паршиво.
– Прошу прощения, – сказал Йитс. – У меня нет возможности совершенствовать свой немецкий так часто, как хотелось бы.
– Вы прощены. – Этот диалог означал, что Гете не желает общаться с Йитсом по-немецки, что, с одной стороны, было разумно: ведь гораздо проще противостоять, когда тебя пытаются компрометировать на выученном тобою языке, а не на твоем родном. С другой стороны, это было трусостью, по той же причине. Йитс был рад поддержать дух встречи. Он прибыл сюда не для того, чтобы кого-то
– Ну… – сказал Йитс и впервые оглядел место действия: столы застланы белыми скатертями, сделанная с большим вкусом вывеска рядом с подиумом провозглашает: «МИР ГРАМОТНОСТИ». – Мы делаем все возможное.
– Я тут беседовал с одним из ваших политиков, и он сказал мне, что ваше правительство инвестирует несколько сот миллионов долларов в обучение азиатских детей чтению.
– Мы делаем все возможное.
– Чтению на английском.
– Ну, – сказал Йитс, – вряд ли стоит рассчитывать, что мы будем учить их немецкому. – Он пожал руку высокой женщине с бронзовой кожей. Двадцать секунд назад эта женщина переглянулась с ним поверх толпы и, как торпеда, принялась прокладывать себе путь через весь зал. – Розалия, как я рад.
– Уильям, – сказала она. – Клянусь, ты только молодеешь.
– Де Кастро, – сказал Гете, окидывая взглядом ее зеленое платье, которое было смелым, когда она стояла спокойно, и вызывающим, когда она двигалась. Де Кастро протянула ему руку, и он ее поцеловал. – Мы с Йитсом как раз обсуждали план наводнить мир английскими миссионерами.
– Уверена, вы сами понимаете, что общий мировой язык послужит интересам Организации.
– Вполне возможно, – сказал Гете. – Но меня печалит перспектива, что этим языком станет английский.
– Не станет, – сказала де Кастро. – Им будет испанский. Английский уже достиг своего потолка. Понадобится нечто большее, чем миссионеры Йитса, чтобы вернуть ему былое величие. – Она посмотрела на Гете сверху вниз – тот был на целый фут ниже ее. – Думаю, все это больше беспокоит тех делегатов, чьи языки умирают.
– А, вот оно, – сказал Гете. – Традиционное немецкое преувеличение.
– Скажу честно, меня восхищает ваша сила духа. Смотреть, как твой язык сползает в сноски истории, – это нелегко.
– Ничего такого не происходит.
– Хотя, полагаю, вы уже давно привыкли к униженному положению, – сказала де Кастро. – Немецкий всегда был на втором месте среди самых популярных германских языков.
– Детки, прошу, не ссорьтесь, – сказал Йитс.
Де Кастро лучезарно улыбнулась:
– Я не ослышалась? Пушкин будет общаться с нами по спикерфону?
