— Как — всё? — восхищенно ахнул шотландец и помог мне встать.
— Так… Неси кольчугу… де Монфокон уже в аду…
— Господи, чудесны произволения твои! — воскликнул Тук. — Надеюсь, что эта скотина познала муки перед смертью.
— Не знаю… Плевать… Но он сдох… Доспех давай, орясина, через пять минут за нами вышлют погоню…
— Плевать, монсьор! — Тук затянул ремни на кирасе. — Мне уже ничего не страшно. С вами Бог, ваша милость, иначе нельзя сказать. Только по его воле можно совершить такой подвиг. Куда мы сейчас?
— В Арагон! Я подниму весь мир против ублюдка Паука…
— Поднимете, никуда от вас мир не денется, а вот верного эскудеро, при благородном кабальеро, орясиной обзывать негоже. — Тук строптиво фыркнул и поправил наплечник. — Я тут, можно сказать, весь измаялся, вас поджидая, уже штурмом замок брать собрался, а вы — орясина…
— Тук… Ты мне больше, чем эскудеро. Понял? — Хлопнул оруженосца по плечу. — Понимаю, что негоже тебя хаять, но это я любя.
— Это как? — отшатнулся шотландец.
— Да не бойся ты. Братской любовью… — Застегнул пряжку на поясе и попрыгал. — Ну вроде все. По коням, мой брат, мой друг, верный эскудеро и вечная орясина. Да не кривись, не кривись, не буду больше…
ГЛАВА 10
— Контессе нездоровится, и она не может вас принять. — Камеристка Магда склонилась предо мной в глубоком реверансе.
— Что с ней, Магда? Возможно, стоит вызвать мэтра Пелегрини и он ее осмотрит?
— Не извольте беспокоиться, ваша милость…
— Я передумала, Магда; вы можете войти, Жан. — Дверь покоев Жанны де Фуа приоткрылась, она нетерпеливо поманила меня пальчиком и приказала камеристке: — А вам, Магда, следует остаться здесь и проследить, чтобы нас никто не побеспокоил.
Я прошел в будуар. Основное место в нем занимала громадная кровать с шелковым балдахином, ноги утопали по щиколотку в ковре, привезенном из Леванта. Стены покрывали драпировки из парчи и бархата, оттеняя гобелены с искусно вышитыми шелком идиллическими картинками. Но более всего привлекали к себе внимание усыпанные жемчугом четыре трехсвечных шандала из чистого золота. А в них стояли большие восковые свечи полуметровой высоты…
Я припомнил, как скуповатый по жизни отец потратил на эти покои целое состояние по первому требованию Жанны.
Ранее в них проживала моя матушка Изабелла, но, после того как она ушла в монастырь и отец женился, молодая жена ни секунды не захотела мириться со старой обстановкой.
— Жан, нам надо поговорить, — немного нервно заявила девушка и прогнала с кровати левретку.
— Я всегда к твоим услугам, Жанна, и не далее как вчера сам просил тебя об этом, но ты сослалась на головную боль. А позавчера ты заявила, что плохо спала и у тебя нет настроения. А еще раньше…
— Не надо продолжать. — Жанна со злостью зашвырнула в угол большую венецианскую куклу. — Я тебе все объясню.
— Тебе недолго придется объяснять… Я примерно уже все понял. Ты больше меня не любишь. Так ведь?
— Это жестоко, Жан: видит бог, все совсем наоборот… — Жанна встала, собираясь подойти ко мне, но потом сдержалась и опять села на кровать. — Ты ничего не можешь понимать… Я… я… я, слава Присно деве Марии, понесла!
— Как это?
— Как обычно это происходит с женщинами. — Девушка скорчила недовольную гримаску. — Разве можно быть таким недогадливым? И теперь мы… Мы не сможем больше любить друг друга.
Жанна говорила решительным тоном и сейчас была совсем не похожа на веселую взбалмошную девочку, какой она, по сути, и являлась в свои девятнадцать лет.
Жанна на секунду задумалась и продолжила:
— Я люблю тебя, Жан, но прежде всего я контесса д’Арманьяк. И не могу ставить любовь превыше долга.
— Но как это может нам помешать?
— Все очень просто. Я должна благополучно родить наследника. Родить сына твоему отцу. Сына, который унаследует все. И никто никогда не должен узнать, что на самом деле — это твой сын. Следовательно…
Солнце мазнуло лучиком по глазам, сразу прогнав сон. Жанна исчезла, и вместо нее я увидел рядом с собой на кровати целую копну русых вьющихся волос и выглядывающие из нее пухлую щечку и вздернутый носик…
