в другом, третьем… а потом головой затряс, ну точно как лошадь, которой шмель в ухо влетел! И ну обеими руками – то поочередно, то вместе – чесать голову! А та сразу побагровела и вроде даже больше сделалась!
Мы засмеялись.
– Жесть, – охарактеризовал я развлечения гимназистов. – Вы прям чикатилы… садисты! Хотя если это латинисту устроили, то не удивлюсь…
Николка хихикнул. В царских гимназиях латинисты, наряду с преподавателями греческого, всегда относились к категории наименее любимых преподавателей. Программа учебных заведений классического толка вообще была перегружена изучением мертвых языков: на них у гимназистов уходила почти половина времени, потраченного на занятия. Дети зубрили латинские неправильные глаголы, отрывки из сочинений Юлия Цезаря, Вергилия, Тита Ливия и Цицерона, Демосфена и Фукидида, Еврипида и Софокла и прорву всякой байды. А преподаватели по своей воле не имели права хоть как-то сократить или упростить программу. И как только такая прорва ненужных в общем-то знаний умещается в голове гимназиста? А сколько учебников и пособий им таскать на себе в школу приходится! Отец как-то говорил, что Чехов назвал гимназиста «товарным вагоном». Нет, я понимаю, что Википедии у них под рукой нет, все надо мозгом помнить, – но зачем, скажите на милость, обычному человеку в жизни латынь и древнегреческий? Они тут что, попаданцев в античность готовят?
– Но у нас есть и очень хорошие учителя, – продолжал рассказывать Николка. – Математик, например, – помнишь, я тебе рассказывал, Аллес. Еще и Леонид Андреевич Степанов, учитель русского. Так у него на уроках все, особенно старшие классы, чувствуют себя свободно. А оратор какой – заслушаться можно, как интересно и красиво объясняет! А сочинения разбирает – потом по всей школе повторяют его фразы, я даже дома пересказываю. И шутит, но не обидно; например, какому-то из старших классов сказал: «Написали бы вы такое письмо своей барышне – это было бы ваше последнее к ней письмо. Пора уметь отвечать за свои слова». А потом демонстрирует, как отшлифовывать каждую фразу и выражение.
– Все равно – дисциплина у вас вообще зверская, – не сдавался я. – Хоть розог нет – а я-то, признаться, думал, что вас до сих пор лупцуют.
– Нет, – помотал головой Николка. – В гимназиях уже давно телесных наказаний не применяют. В сельских школах, правда, не возбраняется, ну так там и ученики другие…
Вот дела – оказывается, все же порют! Ну народ…
– Ну да, – хмыкнул я иронически. – Там ведь быдло учится, а вы вроде как дворяне, белая кость…
– Ну знаешь! – возмутился мой собеседник. – Нам вот тоже достается – да так, что я бы порой предпочел розги! Подумаешь – раз-другой прутиком по заднице, велика беда! А вот как накидают тебе сниженных баллов по поведению да записей в кондуит – вот тут-то и небо с овчинку покажется. И выгнать могут, очень даже запросто…
Николка ненадолго замолчал.
– И ладно бы только по поведению! – продолжал он. – Есть ведь еще и прилежание: пять – «отлично», четыре – «хорошо», три – «добропорядочно», два – «не совсем одобрительно», единица – «худо». Хотя до единицы мало кто дотягивает – у нас вон один Кувшинов в классе… Его родителей недавно вызвали в школу – и предложили подумать о бесполезности пребывания их чада в гимназии. Как там им сказали? – наморщил лоб, вспоминая, мальчик: – «…Так как ваше чадо бесплодно проводит в ней время и своею рассеянностью и совершенным безучастием в учебной деятельности товарищей только отвлекает их от дела и препятствует правильному ходу учебных занятий». Если, к примеру, будешь считать на уроке ворон – посадят на первую парту. Там и на виду у учителя, и спрашивают чаще. А если и такое не помогает, поставят стоять у стенки – и стой столбом весь урок, а то и не один!
– Круто, – оценил я. – У нас-то такого нет, а вот папа как-то рассказывал, что у них, случалось, тоже в угол ставили… правда, только в младших классах. Тогда еще форму носили вроде вашей – из серого такого сукна, жесткого, неудобного. Он ее, правда, застал только в первом классе, но помнит…
– Кстати, об Олеге Ивановиче, – вспомнил Николка. – Не знаешь, как там у них с доцентом дела с манускриптом? А то что-то давненько ничего не слышно…
После возвращения из сирийского вояжа отец с головой ушел в расшифровку привезенной из Маалюли копии древнего документа, который (как он полагал) только и способен был пролить свет на загадку портала на Гороховской. В этом нелегком деле в помощь ему был Вильгельм Евграфович Евсеин – автор пергамента, открыватель портала, историк, чудом спасенный нами-героями из лап злодея Ван дер Стрейкера. Сам бельгиец пустился в бега – покинул Россию, причем не в одиночку. Вместе с этим искателем приключений на Запад отправилась Вероника, бывшая соратница Геннадия, а ныне – начинающая авантюристка и кандидатка на лавры новой Коко Шанель. Известно было – Яша постарался! – что девица эта сбежала со Стрейкером отнюдь не из романтических соображений, а вовсе наоборот, из сугубо прагматических. Хочет, видите ли, использовать его связи и положение для того, чтобы основать в Париже собственный дом мод. С собой Вероника прихватила, как водится у всяких уважающих себя путешественников в прошлое, набитый информацией ноутбук – и оставшимся в Москве оставалось только надеяться, что его содержимое касается лишь индустрии моды. И Каретников, и Корф, и отец регулярно просматривали европейские газеты, выискивая в новостях какие-нибудь отголоски деятельности авантюриста и его не в меру шустрой спутницы; но, видимо, слишком пока мало прошло времени и «круги изменений не успели еще широко разойтись по заводи Времени».
Автором этого поэтического сравнения был доктор Каретников; он употребил его в смысле скорее ироническом; отец же воспринял угрозу всерьез и день ото дня ждал каких-то неприятных сюрпризов, связанных с деятельностью безбашенных «бригадовцев». Если уж быть до конца честным, он и сам наломал в прошлом немало дров, особенно поначалу – чего стоила одна достопамятная история с часами! И здесь-то круги пойти уже успели – не далее
