– Нас учат совсем другому, – покачал головой кадет. – Маршировка, строевые приемы, военная история, география, фехтование. Еще химия с физикой, конечно, языки… не спорю, все это необходимо будущему офицеру, но… как бы вам объяснить, Варенька? Тогда, на маневрах, я поставил себя на место офицеров Троицкого батальона. Ведь они, поверьте, отлично знают свое дело – все то, чему учат и нас. К тому же некоторые из них даже участвовали в настоящей войне! Но барон Корф со своими товарищами справились с ними… как со слепыми щенятами! Вам не понять, какой это был разгром, – но я-то ясно видел, что они делали со своими противниками что хотели, а те не в силах были что-то предпринять. Вспомните сами – пятеро против семнадцати, причем трое из этих пятерых – мальчишки, не старше меня! Я тоже хочу так научиться!
– Но разве вас плохо учат? – удивилась Марина. – У вас же преподают настоящие офицеры! Вы сами рассказывали про ротного начальника, капитана Прянишникова, что он герой Плевны…
– Вот именно! Он тоже был на тех маневрах, я разве вам не рассказывал? Господин капитан подвез меня потом до училища и всю дорогу восхищался этими мальчишками, а под конец заявил, что если бы у него под Плевной была хотя бы рота таких бойцов… – и Сережа махнул рукой. – Господин капитан, возможно, несколько преувеличил, но все равно нас ничему подобному не учат. А как Роман справился со штабс-капитаном, помните? Прямо как гурон из «Открывателя следов»[37] – ножом! Да и как у нас учат… – продолжал Сережа. – Вон ваш, Марина, кузен вместе с этим молодым человеком, Яковом, как ловко ту мортирку освоили! А у нас, поверите ли, даже присловье такое в ходу: «Самое страшное в пехоте – артиллерия». Артиллерийское дело, знаете ли, нелегко дается… – и Сережа тяжело вздохнул.
А вздыхать ему было с чего. Кадету припомнился капитан, преподававший в корпусе непростую артиллерийскую науку. Большинство воспитанников, видевших свое будущее в кавалерии или пехоте, премудрости этой не жаловали, а потому боялись этих уроков, наверное, сильнее, чем опасались бы на войне мортирной бомбы.
«Кадет, чем же пушка отличается от гаубицы?»
Господину капитану весело – смотрит, как кадет молчит у доски, и улыбается. А кадету каково? А полковник знай продолжает:
«А какова траектория?..»
Кадет уж и куда деться не знает – то бледнеет, то краснеет. А капитан превосходно себя чувствует:
«Кадет, раз уж вы говорить вдруг разучились, так, может быть, нам споете?»
А кадет и петь не умеет. И уж тем более не знает кадет ничего ни о траекториях, ни о взрывчатых веществах…
«Следующий!»
И развеселившийся, довольный капитан, широко улыбаясь, ставит страдальцу ноль…
– В общем, не учат нас таким вещам, милые барышни, – отвлекся от невеселых воспоминаний Сережа. – Вот и хочу я, пока есть такая возможность, подучиться тому, чего в кадетском корпусе не покажут, спасибо капитану Прянишникову, что разрешил и весьма даже одобрил. Думается, в будущей военной службе мне эта наука не помешает.
– Ну что вы, право, Серж, все о службе да о военном деле! – капризно надула губки Марина. Ей не нравилось, что внимание молодого человека посвящено постороннему предмету. – Вот вы лучше скажите – вы к нам на бал собираетесь?
– На какой? – переспросил Сережа. – Святочный, должно быть? Но это еще не скоро, больше трех месяцев.
– Да, святочный, а заодно – бал в честь дня основания нашей гимназии – ну то есть воспитательного дома для дочерей офицеров, погибших в балканскую кампанию, – поправила кузена Варя. – Неужели забыл? Ты же в позапрошлом году был у нас, еще до того, как в корпус поступил! Мы с Овчинниковой совсем маленькими тогда были…
– Да… – хихикнула Марина. – Помню, какие у тебя банты были, – прямо головы за ними было не различить!
– А ты тогда испугалась, – не осталась в долгу Варя. – Помнишь? Когда после мазурки для старших воспитанниц мы все вышли на балкон и швейцар со сторожем стали пускать фейерверки? Ты даже заплакала тогда…
– Все ты придумываешь, Русакова! – вспыхнула Маринка. – Я, если хочешь знать, вообще ничего не боюсь! А мазурку помню – мне еще так тогда танцевать хотелось, просто ужас, но приглашали только старших девочек, и я от обиды и правда разревелась за колонной…
– Кстати, о танцах, – вдруг вспомнила Варя. – Знаете, Серж, не могли бы вы оказать мне услугу? Дело в том, что Иван Семенов – ну вы безусловно понимаете, кого я имею в виду, – как ни удивительно, совершенно не умеет танцевать. А я очень хотела бы, чтобы он присутствовал на нашем балу. Так, может быть, вы с Овчинниковой, – и она кивнула на Марину, – как-нибудь поможете ему… восполнить этот пробел в образовании?
– Честно говоря, непонятно мне – с чего это барон так за эту идею кружка ухватился? Ну я понял бы, если бы с офицерами занимался или там с кадетами… но мы, гимназисты-то, ему зачем?
– Не, все правильно, – ответил я, обходя свежую кучу навоза на мостовой. Никак не привыкну, что у них тут все улицы загажены, что же это такое…
– Я так понимаю, в кадетском корпусе ему, несмотря на его лейб-гвардейский чин, никто не позволил бы ничего менять сверх программы. Ну а с офицерами – там и у Фефелова нововведений достаточно. Гимнастика эта «сокольская», пейнтбол опять же осваивают – те ружья, что Нессельроде оставил. Вот барон и решил создать образцовую такую группу из мальчишек – а потом и в газетах ее пропиарить и начальству повыше показать. А там,
