прихлопнули.
– Как это «прихлопнули»? – ахнул Герман Иванович.
– Да так – ликвидировали. По закону. Миры, увы, сближаются, Герман: у них теперь тоже, видишь ли, появились законы против моли. Пока, правда, не такие строгие, как у нас.
Герман Иванович поднялся. Сунул «КК» в карман и, глядя себе под ноги, пошагал на выход. На пороге обернулся.
– Агентство «Иголка в стогу» прекратила своё существование, – с горечью сказал он. – Младший партнёр собирался надуть старшего. Да и старший тоже хорош.
– Мы все хороши. – Полина потупилась. – Хотели стать богачами за чужой счёт. Знаешь, Герман, я думаю, то, что у нас ничего не вышло, – справедливо. Кстати, АБС это не один человек, а двое. В том, другом мире, их уже нет в живых. Однако их сочинения будут жить вечно. Должны жить вечно. И вот что мы с братом по этому поводу думаем…
– Мы распутали дело, – пожал руку издателю Солдатов. – Позвольте представить вам Владимира Петровича Вяземского. В сложившихся обстоятельствах доверенное лицо АБС в нашем мире – он.
– «В нашем мире»? – удивился Алексей Емельянович. – Что это значит?
– Долгая история, – махнул рукой Солдатов. – И к делу не относящаяся. Важно то, что господин Вяземский даёт разрешение на публикацию рукописей. Агентство «Иголка в стогу» выступит поручителем. Условия сделки, однако, меняются.
– Что ж, – потёр руки Суворин, – прекрасно. Каковы новые условия, позвольте узнать?
– Я отказываюсь от гонорара, – твёрдо заявил Князь. – Вы опубликуете рукописи за авторством братьев Аркадия и Бориса Стругацких, так, чтобы их сочинения стали достоянием человечества. Причитающуюся сочинителям часть прибыли я, как распорядитель, жертвую в пользу нуждающихся. И пусть никто не уйдёт обиженным.
Вячеслав Бакулин
Войны не будет
– Войны не будет!
Слова падают медленно и неотвратимо. Как капли крови с острия кинжала.
– Брат! Послушай!
– Нет! Это ты – послушай!
Пламень горна Гефеста, огненное дыхание придавленного горами Тифона течет из яростных глаз старшего. Замершая на головке меча рука готова в любую минуту прийти в движение, чтобы разить насмерть.
– Неужели ты не понимаешь, глупый мальчишка, что сам подписал себе смертный приговор?
– Царевич! – впервые подает голос она. Ослепительная в своей алебастровой наготе. Так, наверное, выглядят богини. И еще – Андромаха. От ее вида, голоса, запаха кружится голова, в висках оглушительно стучит кровь.
– Царевич! Я понимаю тебя и не виню. Ты любишь свою страну, свой славный город…
Любишь. Короткое, емкое слово. Слово, в котором нет ничего дурного. Слово, в котором вдруг слышится шипение змеи: «Лю-бишшшь…»
– Да! – Боги! Как заставить голос не дрожать? Как преодолеть колдовской морок этих глаз? Губ? Тела? Рука опять ползет к рукояти меча, словно все мышцы и сухожилия вмиг обрели собственную волю. Он сжимает кожаную оплетку так, что пальцы белеют, а из-под ногтей выступает кровь. Боль отрезвляет.
– Да! Люблю. Своих братьев и сестер. А еще – своих родителей и жену. И новорожденного сына. И ради них, ради своего города и народа, что населяет его, я принесу любую жертву.
– Любую? – шелестит океанским прибоем нежный голос. И он словно наяву видит эту волну, набегающую на залитый солнцем песок. На белоснежную шапку пены, венчающую ее. И ту, что восстает из океанских глубин. Чья кожа белее этой пены. Чья красота ослепляет сильнее этого солнца.
– Киприда! – шепчут против воли губы, и колени подгибаются. Упасть пред ней. Лобзать со священным неистовством ее тень… ее следы… ее ноги… обжигать губами каждый волосок, каждый малейший участок тела той, что он любит сильнее всего на свете. Такой же прекрасной и желанной, как и в первый день их встречи, будто и не было почти двух лет брака. Той, даже день разлуки с которой – пытка….
– Любую? – повторяет она, и в ее голосе звучит удивление пополам с укором. – Даже родного брата?
– Любую. Даже…
Перед глазами Парис, прозванный Александром. Любимый брат. Красивый, как юный бог. Его любят все, да и как не любить того, кому покровительствует сама богиня любви? О, Зевс Додонский! Покровительство твоей дочери – любой из твоих дочерей! – сулит смерть вернее, чем стрела, смоченная ядом Лернейской гидры!
Но как же посмел этот мальчишка прикасаться к женщине, которую сами Олимпийцы вручили человеку, превосходящему его во всем? Ему, могучему Гектору Дарданиону[11], Щиту Трои. Самому славному из всех многочисленных отпрысков великого Приама. Богоравному
