Потерявшие в одну ночь самого близкого, самого любимого человека. Крепче родственных уз связанные этой потерей, общей на двоих, а еще – общим обманом, предательством и общей на двоих ненависти к убийцам, пред которой меркнут все споры между ними.
– Небо светлеет… Тебе пора…
– Да…
– Возьми. Мало ли что…
Царевич несколько мгновений смотрит на знакомый уже кинжал, а потом решительно берет его и затыкает за пояс. Еще немного медлит и негромко спрашивает:
– И все же, Менелай, почему? Почему его, а не меня?
– Я думал об этом весь день, прежде чем позвать тебя. И, кажется, понял. Вы оба – сыновья Приама и одинаково дороги ему, но если тебя в Трое любят, то его – боготворят. А еще убийцы слишком сильно хорошо помнят некоего пастуха и решение, некогда принятое им на вершине Иды.
Кажется, драгоценный мрамор балконных перил сейчас треснет и раскрошится – с такой силой троянец вцепляется в него обеими руками. Он тоже начинает понимать, и царь предупреждающе вскидывает руку, не давая роковым именам сорваться с губ царевича:
– Нет! Молчи, безумец, если тебе хоть немного дорога жизнь! Я и без того вижу, что ты, наконец, осознал, с кем неразрывно связаны сова и диадема. Так вот, Они были уверены: царевича Париса ослепленный ревностью Менелай убьет и сам, но он вполне может отпустить царевича Гектора. Справедливого Гектора, который без колебаний привел любимого брата на верную смерть и сам готов был умереть, лишь бы не допустить непоправимого, – спартанец горько усмехается. – И Они почти угадали. Клянусь… моей царской диадемой, которую я терпеть не могу и никогда не надевал без особого повода, даже сейчас, приняв решение, я совсем не против посмотреть, какого цвета у тебя потроха, богоравный Парис!
– И все же – не только отпускаешь, но даже даешь денег, чтобы нанять корабль?
– Да. Потому что если я убью тебя, это будет означать Их победу. А смерти твоего брата и… моей жены останутся не отомщенными.
В глазах троянца – почти священный ужас:
– Отмщение? Как можем мы с тобой отомстить бо… Им? Сове и Диадеме?
– Не допустить великой войны между Ахайей и Троей, которой Они так настойчиво добиваются. Войны, ради предотвращения которой Гектор пошел на смерть.
Скулы царевича Париса твердеют.
– Войны не будет, – твердо произносит он. – По крайней мере, сейчас. Я смогу… найду слова, которые убедят отца и мой народ. Надеюсь, ты тоже сможешь объяснить все своему брату и прочим… Быть может, мы с тобой еще встретимся в бою, чтобы раз и навсегда решить наш спор, но это будет решение, которое примем мы сами. Пока же – радуйся, Атрид!
– Радуйся, Приамид! Постарайся не сгинуть в пути и дожить… до нашей следующей встречи!
И первый луч солнца падает на две кисти, стиснувшие предплечья в воинском рукопожатии. А с ветки растущей рядом с дворцом оливы, громко хлопая крыльями, взмывает большая серая птица…
Кристина Каримова
Время меняться
– Ну? И когда ты мне расскажешь? – Агнешка сидела на перилах, отделяющих пешеходную дорожку от буйной зелени дворцового сада, и лениво качала ногой. Солнце золотило ее светлые волосы, и казалось, что его лучи запутались в них, как в мягком шелке.
– О чем? – Марек, навалившись на эти же самые перила, стоял рядом и смотрел как будто бы небрежно и лениво, а на самом деле с удовольствием. В легком сарафане, в сандаликах, одетых на босу ногу, с едва заметной россыпью веснушек на лице Агнешка была сейчас вся такая летняя…
– Он еще спрашивает! – возмутилась девочка. – О флаере, конечно!
– О флаере? – не понял Марек.
– Ну, ты даешь! – Агнешка даже перестала качать ногой и соскочила с перил. – Флаер. Наша делегация подарила тебе флаер. Ну не тебе, конечно. Твоему отцу. Но для тебя. С интеллектуальным блоком, адаптированный подростковый вариант. Мне о таком и не мечтать, а тебе на халяву достался. И оказывается, ты даже не знаешь!
– Ого! – пробормотал Марек. Флаер с интеллектуальным блоком – это круто. Он читал о таких, но вживую никогда не видел. – Отец ничего не говорил…
– Значит, и не скажет, – грустно вздохнула Агнешка, вспрыгнула обратно на перила и снова закачала ногой. – Опять посчитает тлетворным чужеродным влиянием.
Сейчас она явно повторяла чьи-то чужие слова, и Марек даже догадывался чьи. Он подумал, не обидеться ли, и решил, что не стоит. Отец действительно частенько был… Марек поискал слово помягче, но, кроме как «упертый», ничего не придумалось. «Ну и что? – привычно оправдал его Марек. – У него работа такая, вся страна на нем держится». Это тоже были чужие слова. Льстивые, угодливые – из стереопередач, из речей приближенных. Ну не совсем льстивые, доля правды в них тоже была. Отец, придя к власти, получил разрозненную, разваленную страну. Он начал жестко и твердо. Навел
