– Да, может, и не посадят. Договорится, как всегда, откупится.
– Ага, та еще перспективка! То-то он добрый из изолятора откинется!
Чесноков нахмурился, спросил без тени иронии:
– Ты заднюю, что ли, включаешь, Игорян? Ну извини, если подставил.
Фомину вдруг стало очень-очень неловко. Он сделал вид, что пошутил, хохотнул, хлопнул Гошу по костлявому плечу.
– Не дуйся, борода! Это я так, брюзжу.
Гоша хмыкнул.
Остановились возле небольшого магазинчика, закупились продуктами на полученные «премиальные». Гоша, не раздумывая, сгреб с полки несколько коробок конфет, взгромоздил сверху два вафельных торта. На дружескую подколку Фомина ответил, что в интернате Института у одного из детей день рождения. Игорь от себя добавил фруктов.
Себе Фомин позволил пиво, да и так, купил всего по мелочи – баночку икры, пресервы, сок и два пакета семечек. Про себя решил, что дома скажет, будто аванс получил на работе. Или долг вернули. В общем, по обстоятельствам.
Мысли сами собой вернулись к матери, к ее странному поведению утром. Игорь погрустнел, посмотрел на чернеющий на фоне заиндевевшего окна силуэт друга.
– Гоша, можно тебя спросить? – поинтересовался Фомин, понимая, насколько глупо это звучит. Ответ Гоши не заставил себя ждать:
– Конечно нет!.. Блин, Игорян, конечно спрашивай, что за дурацкий подход?
– Да я это… Хотел спросить… Ну… Каково это– быть дифферентом?
Чесноков удивленно вскинул брови, но и только.
– Не знаю. А каково это – не быть дифферентом?
– Гоша, я серьезно.
– Ну раз серьезно… – Чесноков свернул к обочине, проехал вдоль сугроба и остановил машину. Повернулся вполоборота к другу, внимательно того разглядывая. Спросил:
– Тебе зачем?
– Да так…
– Ты что-то начал за собой замечать? Что-то странное? – допытывался Гоша.
– Да нет. Не за собой.
– Опять мать? – догадался Игорь.
– Да, – не стал скрывать Фомин и рассказал об утреннем случае.
Чесноков молча выслушал, задумчиво разглядывая своими черными без зрачков глазами оплетку руля. Потом сказал:
– К врачу ей надо, Игорян. И срочно.
– Да не пойдет она. Не силой же тащить?
Чесноков фыркнул.
– Да хоть и силой. Ради ее же блага.
Игорь вздохнул, посмотрел на проходящих мимо людей.
– Понимаешь, она ведь не понимает что с ней не так. Не помнит. Говорит, что задумалась, засмотрелась… А что, если это на самом деле не болезнь Руффа? Только испугаю. Знаешь она какая мнительная?
– Но ведь блокаторы помогали? – задал резонный вопрос Гоша.
– Наверное.
– Что значит «наверное»? – Чесноков удивленно развел руками. – Сам же говорил, что у мамы приступы пропали.
– Пропали, – согласился Игорь, но ему очень не хотелось рушить тот последний барьер, который отделял его от горького отчаяния, потому он продолжил: – Но, дружище, там и приступы-то были… Не приступы. Так, остановится вдруг возле окна и стоит несколько минут, не откликаясь. Рассеянность появлялась. Было периодами, не спорю. А потом прошло. Уж не знаю из-за этих твоих таблеток или само. Только это все равно ничего не доказывает.
Чесноков пристально посмотрел другу в глаза. В его голосе появились твердые нотки.
– Не доказывает, говоришь? А чего тогда разговор завел, м? «Гоша, каково это быть дифферентом», – передразнил он Игоря. – А я тебе отвечу, чтобы ты иллюзий не питал. Херово это, дружище, херово. Мы с тобой конфеты с тортами знаешь кому везем? Девочке одной, Галине. Она родилась уже с патологиями, ее пытались пять лет дома лечить. Потом сдались, привезли к нам в интернат. А у нее уже кожа фактуру меняет, от прикосновений твердеет. Веки срослись, несмотря на десяток операций. И там нас таких десяток, уродов. Это мне еще повезло, что не до конца человеческий вид потерял.
Игорю стало неловко, он опустил глаза и сжал губы. А Игорь продолжал ровным и жестким голосом:
– Когда меня впервые обожгло водой, родители подумали, что аллергия или раздражение. И потом еще долго игнорировали мои крики, когда заставляли
