Время тянулось неимоверно медленно, но не было никаких сил заставить себя думать о чём-то ещё, кроме собственного спасения.
Вскоре магистр почувствовал, что ловчая сеть остановилась, перестав врезаться в измученные болью мышцы. И это было почти победой, оставалось придумать, как снять с себя собственноручно изготовленную ловушку.
На помощь снова пришло старинное заклинание первого круга для расплетения сетей. И снова пришлось поломать голову, как зацепить хвостик заклинания и втянуть внутрь.
Первые попытки окончились неудачей, как и последующие, и, наконец, маг понял, что идёт по неверному пути. Никогда не распутать изнутри то, что закреплено снаружи. Но ведь есть ещё один конец заклинания, тот, с которого начинается плестись такая ловушка. Он помнил наизусть слова, сложенные в стройное, как стих, заклинанье, но почему-то был уверен, что не стоит произносить их снова. Хотя… каждая фраза ложится витком, каждый последующий закрепляет вложенные ранее… почему бы не попробовать вынуть нижние витки?
Он напряг мозги и представил себе написанное на бумаге первое слово заклятья – тэлгозар… собрав всё внимание, прочёл слово задом наперёд – разоглэт и осторожно шепнул…
Вернее, попытался шепнуть – губы были стиснуты так же крепко, как и все тело.
И всё же что-то вроде шевельнулось вокруг… показалось… или нет, будто стало чуть-чуть легче дышать?!
Сначала она сопротивлялась изо всех сил, сделанная на совесть магическая ловушка, но магистр был терпелив и непреклонен. Шаг за шагом продвигаясь вперёд, изнемогая от головной боли и усталости, Гизелиус шептал слова заклинания, предварительно переворачивая их наоборот и ощущая, как понемногу ослабевают стягивающие тело путы.
А вместе со свободой пришла и боль. Ныли и горели пальцы на руках и ногах, сводило все мышцы от свободно хлынувшей по сосудам крови, гудело и стучало в висках.
Всё чаще он ошибался, и тогда обрывки растрёпанного заклинания с новой силой мстительно бросались на истерзанное тело.
Он немного отдыхал, собирал в кулак силу воли и снова принимался за борьбу, каплю за каплей возвращая себе долгожданную свободу.
За окном давно померкли последние отблески заката, и воцарилась темнота, лишь изредка нарушаемая бликами фонарей, с которыми ходили дозорные отряды. Гизелиус хотел было попытаться позвать на помощь, сообразив, что это прибыл герцогский обоз, но язык в пересохшем рту лишь чуть пошевелился, и вместо крика у него получилось лишь едва слышное сиплое мычание.
Результата оно не принесло никакого – гвардейцы браво протопали мимо, – а сил отняло просто уйму. Поэтому больше магистр даже не пытался никого звать, предпочитая бороться за жизнь в одиночку.
И когда, наконец, с почти человеческой досадой сдались и растаяли последние витки сети, магистр был так выжат, что ни о чем, кроме немедленного отдыха, даже думать не мог.
К тому же понимал, что не стоит сейчас устраивать Бранту неурочную побудку: ретивый офицер и так всё время поглядывал на него с почти нескрываемой подозрительностью. С Дрезорта вполне станется вместо мягкой постели устроить магистру жёсткий допрос, а нарываться на такое испытание у Гизелиуса не было ни сил, ни охоты.
Поэтому маг просто растянул уже созданную защиту на всё тело, пробормотал простейшее исцеляющее заклинание и, повернувшись набок, позволил себе провалиться в такой желанный сон.
Однако как следует выспаться ему не удалось. Среди ночи Гизелиус внезапно был вырван из сладких объятий сна чьими-то бесцеремонными мощными лапами, крепко прижавшими магистра к не менее мощной груди и резво потащившими куда-то в ночь.
Только на мгновенье мелькнула в голове мага испуганная мыслишка создать светляка и тем самым дать сигнал тревоги дозорным гвардейцам. Уже в следующую секунду Гизелиус ядовито высмеял собственный страх, пришедший откуда-то из далёкого детства, из того времени, когда он был ещё не магистром, а просто слабеньким, болезненным мальчишкой.
В те давние времена его частенько гонял соседский парнишка, бывший старше Гиза всего на год, но выше почти на локоть. Он имел круглую, вечно коротко обритую из-за болячек и шрамов крепкую голову, тяжелые кулаки и невыносимо гадкий характер. Назвать его особым дураком магистр не решился бы и до сих пор, парень был по-своему, по-деревенски, хитёр и пронырлив. И почему-то очень ненавидел худенького Гиза, называя его не иначе, как «вшивый барыч».
Это доводило почти до белого каления тихого мальчишку, как бесит честных и невиновных любая наглая ложь. Да и вшивым он не был никогда: несмотря на ужасную бедность, мать, имевшая знатное происхождение и попавшая в трудное положение из-за мужа, проигравшего всё состояние в одну ночь и покончившего с собой, поддерживала в домике просто стерильную чистоту.
Потом их жизнь внезапно наладилась: мать Гиза решилась, наконец, выйти замуж за довольно состоятельного владельца пары местных заводиков, и драчливый соседский парень остался в прошлом. Но все страхи, когда-либо возникавшие после в душе магистра, неизменно вызывали в памяти наглое лицо и загорелые, в цыпках, кулаки.
Однако уже следующая мысль, родившаяся в пробудившемся мозгу похищенного, была далеко не так робка и совсем не безобидна. Много разных баек ходит в среде магов насчёт простаков, нарвавшихся на хорошую взбучку при попытке оскорбить или задеть магистров, и анекдот про бандитов, укравших
