Рене ответила:
— Ну конечно любила, Эйвери. — И двинулась дальше. Зашла в кухню, раздвижная дверь закрылась за ней. Она села к столу и выглянула в окно, но смотрела она мимо меня. На деревья.
Я осталась на улице. И на лес я не смотрела. Я села на траву, палило солнце, мысли кружились в голове.
Я вдруг поняла, что в этом мире есть человек, который понимает, насколько я потеряна и одинока. И этим человеком была Рене.
Моя бабушка.
10
— Хочешь еще салата? — спросила Рене за ужином, и я покачала головой, выбирая с тарелки зелень.
Грибы в салате показались мне странными, пористыми и безвкусными, совсем не то что лесные, которые меня научила собирать мама; она добавляла их для вкуса почти во все блюда.
Как бы мне ни хотелось сблизиться с Рене, ничего не получалось, потому что она была не такая, как мама с папой. Она их даже не знала, по крайней мере как я, и хоть я и понимала, что она тоже ощущает потерю, что тоже по ним скучает. Она не…
Она не жила с ними вместе. Она потеряла сына и невестку. Но не все. Не весь свой мир.
— Давай начнем прямо сейчас, — предложила она, отодвигая тарелку, а я изумленно посмотрела на нее. — Я имею в виду крыльцо, — пояснила она. — Есть, как я понимаю, мы не хотим, так ведь?
Я посмотрела на ее тарелку. Курицу она порезала на крохотные кусочки, а салат, как и я, потыкала вилкой, но почти ничего не съела.
— Давай, — сказала она, и ее глаза… Как же я раньше никогда не замечала, насколько они похожи на папины? Тот же оптимизм, та же вера в то, что все может измениться.
Мне всегда казалось, что Рене ничего не дала папе, но это было совсем не так.
— Ладно, — сказала я и встала.
Мы вышли через большую раздвижную кухонную дверь на прекрасный газон, тянувшийся до самого леса.
И стали рыть ямы.
Я этого не ожидала. Я думала, что для того, чтобы что-то построить, надо в доски забивать молотком гвозди, и все дела. Думала, что все это ставится прямо на землю.
Когда я спросила, обязательно ли копать, Рене ответила:
— А как же иначе крыльцо будет держаться на месте? Нужны опоры, — объясняла она. — Поэтому мы вкопаем столбы, чтобы было к чему крепить доски. Посмотри на чертежи.
Я посмотрела. Ямы на них не были обозначены, но Рене дала мне странную штуковину, которую я уже видела раньше.
— У папы такая же есть, — воскликнула я и вспомнила, как он занимался последней пристройкой, застекленной террасой, которую так и не довел до конца.
Чертеж он составлял на улице, внимательно следя за тем, чтобы не повредить корни деревьев, и, когда он рыл ямы, я заметила, что они действительно все остались нетронуты.
— То есть была, — поправилась я, и мой голос дрогнул, когда я поняла, что папа уже не достроит террасу. Она так и останется стоять — три стены без потолка. Они с мамой уже нашли обои и краску, но не успели их использовать. И не вставили стекла туда, куда хотела она.
— Не так, — сказала Рене и подошла ко мне. Положила свои руки на мои и повела их кругом и вниз. — Вот. — Она глубоко вдохнула. — Твой папа любил это дело. Он копал ямы для забора.
— Для забора? — спросила я, оглядываясь. — У тебя же нет забора.
— Теперь нет, — ответила она. — В свое время я решила попробовать вырастить огород и подумала, что надо как-то защитить участок от зайцев и других зверей. Твой папа копал ямы для столбов, а потом помогал заниматься огородом. Все, что посадил он, росло хорошо, а что сажала я… У него был дар. Его особенно тыквы интересовали. Одну он подкармливал…
— Молоком, — продолжила я дрожащим голосом.
Папа каждый год сажал тыквы, потом выбирал самую большую, делал надрез в побеге и как-то заливал туда молоко, и эта тыква вырастала просто огромная, так что даже после того, как мама консервировала большую ее часть, мы неделями ели тыквенный хлеб и пироги.
