зачем-то вытаскивает из щели между шкафов доктора Зарецкого, хватает его одной рукой за грудки, а другой принимается хлестать по морде.
Выражение лица у Михаила было почти сладострастное, но объектив камеры, пусть и совсем новый, не обладал достаточной чувствительностью, чтобы это передать.
А потом Михаил выпустил доктора, бросился к телефону, схватил трубку и застыл с ней в руке, как изваяние.
Петя все страдал, ерзая на стуле, когда у Семенова в кармане зазвонил телефон. Техник вытащил старомодную трубку-раскладушку, открыл, поглядел, какой там номер высветился, едва заметно дернул глазом — это у него означало, как правило, недоброе удивление или опасное недовольство — и поднес телефон к уху.
— Семенов, а у тебя дома трубу прорвало! — сказал в трубке веселый голос.
Семенов, никак не переменившись в лице, сложил трубку и спрятал ее. Неспешно потянулся, хрустнув чем-то в спине, поморщился, медленно встал на ноги. И двинулся через лабораторию своей неповторимой медвежьей походкой — тяжелой, но мягкой, плавной, самую чуточку косолапой. Двинулся в сторону выхода.
На полпути техник остановился, бросил через плечо взгляд на Петю… И пошел обратно.
Взял со стола журнал, побродил туда-сюда по лаборатории и опять уселся, закинув ногу на ногу.
Правда, теперь он сидел между Петей и дверью.
Петя так вздохнул, что, казалось, вот-вот отдаст концы.
Глава 32
Когда датчики центрального танка будто взбесились все разом и компьютер нарисовал на мониторе умопомрачительную кривую, старший смены ограничился лишь одной фразой:
— Говорил же я!..
Он едва успел схватиться за телефон, как слева и справа раздались изумленные возгласы. Старший метнулся к одному терминалу, другому…
Поперло во всех танках, центральный просто раньше дал о себе знать.
— Что это?! — спросил молодой оператор.
Старший ответил что.
Чтобы обрисовать ситуацию всеобъемлюще, ему хватило одного слова.
После этого он снова взял трубку и сказал в нее:
— Михаил Борисович! Не знаю даже, как объяснить… В общем, это дерьмо размножается!
Когда директор и Зарецкий выскочили из кабинета словно ошпаренные, Леха мирно сидел на месте и глядел в одну точку. Снова его будто выжали и высушили. А еще было так невыносимо грустно, что, даже подойди к нему сейчас Даша с нескромным предложением, он бы…
Леха обеими руками почесал грудь, потом шею. Нет, ради Даши он бы себя заставил немного пошевелиться.
А то, что можно сделать прямо сейчас, — оно ради кого?
Бежать. Вырваться.
Леха выкарабкался из кресла, постоял немного, держась за его спинку. Поковылял к двери, приоткрыл ее. За дверью стояли двое охранников. Из тех самых, что его ловили.
— Привет! — сказали ему. — Слышь, не очень мы тебя… Помяли? Ну, иди назад, иди, нечего тут… Отдыхай.
Леха закрыл дверь, встал посреди кабинета, посмотрел на портрет Деда.
Такие дела, дедушка. Ты меня спас, я спасаю твоих вертолетиков, они спасают меня… Прямо команда спасателей. А кругом уроды какие-то. И люди уроды, и микробы у них получаются уродские. Почему так, скажи?
Дед не ответил.
Душно тут. Хотя, наверное, это с непривычки. Леха подошел к окну, раскрыл его, высунулся и принялся глубоко дышать. Вдох, выдох… Вдох, выдох… Снаружи уже стемнело, но фонари на территории и окна Нанотеха давали света достаточно, чтобы оглядеться. А чего у нас внизу? Ой как высоко. Он посмотрел направо, нале… О-па. Это уже интересно.
На расстоянии вытянутой руки по стене тянулся неплотно к ней прибитый толстый прут громоотвода.
