– При чем тут Кен? – удивился я.
– При том, что он меня возненавидит, – сказала она, – если узнает. Кен слишком привязан к тебе, чтобы не обидеться. Ты не обидишься, а он надуется на всю оставшуюся жизнь.
– Как все сложно, оказывается, – сказал я. – Да ну вас всех с вашими сложностями! Ладно, подруга, бери меня под руку. Коды ошибок внесены в технологическую карту, сигнал «check engine» сброшен. Отведу тебя домой и сдам мистеру и миссис Семашко. В отличие от некоторых, им нравится, что я серьезный парень и с кем попало не гуляю.
– Да, ты им нравишься, – согласилась Джейн, – только они знают, какие у меня планы на будущее. Очень большие планы, очень.
– В эти планы никак не вписывается провинциальный художник, – хмуро заключил я.
– Вот дурак-то, – сказала Джейн ласково и взяла меня под руку.
И ничего больше не было.
…Когда приехал Михалыч, я сидел у верстака в позе роденовского мыслителя, держа перед собой бутылку водки. У меня так и не хватило духу накатить средь бела дня. Тем более крепкого. Я его и вечером-то почти не пью.
Если честно, я боялся: а вдруг понравится?
– Qu’est-ce que c’est? – поинтересовался Михалыч, кивая на поллитру.
Он и не такое может, вы просто его плохо знаете, я-то не удивляюсь ничему. Мой напарник говорит редко, зато говорит красиво.
– C’est une… э-э… – отозвался я машинально. – Жрать нельзя!
У нас эта водка припасена для ритуальных целей – чтобы клиент машине на капот плеснул. Нечего ее жрать, в самом деле.
Я решительно сунул бутылку под верстак, и тут у Михалыча заиграла музыка под курткой.
Звонил Кен.
Если Трушкина меня озадачила, а кадровик разозлил, то Кен просто вынес мозг вашему покорному слуге. Не был я готов нормально воспринять сбивчивое, явно на бегу, сообщение о том, что «охрана его завернула, поэтому он выбрался из дирекции якобы в туалет, и хорошо бы его встретить у проходной».
Тут я уже психанул и потребовал объяснений – что за фак кругом творится, отчего все такие возбужденные, словно война началась?
– У нас беда, – пропыхтел в трубку Кен. – Никто еще не понимает, насколько все плохо… Они не хотят верить, ни пиндосы, ни полиция, ни рабочие. Но сейчас начнется такая круговерть… Извини, мне пора на выход, приезжай, очень прошу!
Я вернул Михалычу трубку и в ответ на его молчаливый вопрос объяснил:
– Кен выходит с завода. Через туалет дирекции. Просит встретить у проходной. Я раньше не знал, что он Спайдермен.
– Ну так поехали, – сказал Михалыч.
Кен уже знал, что по городу бродят опасные слухи – они как раз дошли до Машки, и та как раз до него дозвонилась. В дирекции закончился безрезультатный мозговой штурм, Кен включил телефон, услышал новости… Просчитал варианты и решил на всякий случай испугаться. Он слишком давно тут жил и слишком хорошо знал город, чтобы не бояться плохих сценариев, когда народ пошумит-пошумит, а потом выпьет, раздухарится и закатит революцию – просто так, ради местного колорита. Небольшую, но убедительную: будет потом о чем рассказать соседям по палате в травматологии. Если жив останешься… Кен бросился к Пападакису. Тот его высмеял. Пападакис был уверен, что Россия – полицейское государство, и народ действительно пошумит, но быстро согнется в позицию, к которой привык за последние сто лет. Вот тут Кен и правда испугался. Он скрипнул зубами и вежливо попросил разрешения уйти. Не позволили – тебя рабочие побьют. Кен посмеялся и ушел сам. Его поймала охрана и вернула назад. Ради безопасности.
Тогда он уволился.
Ну, то есть прыгнул.
В город было два въезда с трассы, и возмущенная общественность перекрыла оба. А чуть позже встала и на ключевых перекрестках, еще не блокировав движение, но сильно его ограничив. Заглядывали в каждую машину – чтобы никто лишний не просочился, так сказать, огородами. Полиция вяло уговаривала народ не поддаваться на провокации и ждала подкреплений.
Народ в провокацию не верил. Народ твердо знал, что к нам везут две заводские смены штрейкбрехеров, и был полон решимости стоять насмерть.
Ладно бы русских. Везли чурок.
Что за тварь пустила слух, непонятно – но попала тварь в самое больное место.
Сколько-то народу вызывающе неславянской внешности жило у нас со времен царя Гороха. В основном торговое сословие, люди хорошо воспитанные и городу полезные. Не сказать, чтобы они тут сильно обрусели, скорее вписались в местную культуру как ее составная часть. Не выпендривались, не требовали к себе особого отношения – у нас таких уважают. На моей памяти обозвать чуркой правобережного азера или левобережного армянина считалось форменной глупостью, за это свои могли накостылять.
