— А как?
— Друзья зовут меня Юджином.
— В своем кругу пользуетесь федеральным псевдонимом?
Он поднес к губам мои пальцы и коснулся их.
— Скорей, вольным переводом… Делла.
Для нас освободили всю середину зала. Я мысленно проверила свое «оснащение» — платье, обувь. Как хорошо, что у меня было дурное настроение, и я отказалась от любимых туфелек на остром каблучке. Эти, светло-серые, были хотя и малоизящны по сравнению с моими любимыми, зато дивно устойчивы. Я не пошатнусь на них. И не потеряю при резком движении ни равновесие, ни туфельку. А платье позволяет хоть на шпагат сесть. Особенно если чуть-чуть, незаметно, поддернуть юбку повыше.
Оркестр заиграл танго.
Классическое аргентинское танго, старое, как мои комплексы, тягучее и без хорошего партнера невыносимое. Партнер мне достался неожиданно хороший. Дело не в том, что он умел танцевать и умел вести — в меру агрессивно, но при том незаметно страхуя в каждую секунду. Дело в том, что он оказался… живым.
Это важно. Важно чувствовать, что танцуешь не с роботом, которому надо произвести впечатление, и не с женщиной-наставником, которой важно, чтобы ты делала правильные движения. Для этого танца нужен мужчина, который как минимум допускает мысль, что вот прямо отсюда вы пойдете в спальню. Иначе ничего не выйдет.
Император был молод и чудовищно одинок. Я чувствовала его крепкое, горячее тело. Слышала, как стучит его сердце. Я видела жгучий интерес ко мне. Но лучше всего я чувствовала, как же он соскучился по обычной ласке, по простому теплу. Кажется, протяни руку, погладь его по волосам — он оботрется об тебя и замурлычет, как котик.
Я танцевала и чувствовала, как нарастает моя собственная дрожь. Ох, нарвусь я. Ох, нарвусь! Вот сделает он мне через полчасика «предложение, от которого не отказываются», и как я буду изворачиваться? Объяснять, что я расистка? Простите, это я Патрику, царю Саттанга, могу такое ляпнуть. Патрик надуется, конечно, но ничего не сделает ни мне, ни Земле. А император Шанхая, боюсь, просто не поймет, что это такое я там лепечу.
Музыка затихла. Император улыбнулся мне — и уже не как хозяин гостье, а как мужчина женщине.
— Спасибо, Делла. Это была моя мечта — танго в официальном дворце, во время приема, на глазах у всех, а не на закрытой вечеринке… У тебя есть мечта, которую я могу исполнить?
— Я плохая женщина. У меня нет таких желаний, какие я не могла бы исполнить сама.
— Жаль, — загадочно протянул император.
Я случайно увидела Августа. Он стоял довольно далеко и очень хмуро наблюдал за нами. На его руку опиралась Анна. Высокая, роскошная красавица с копной белокурых волос. Яркая, как удар молнии. Анна кривила губки. Типичная женская реакция на чужого поклонника, который ей не по зубам. Мол, и ничего-то он собой не представляет. Ну да, ну да, конечно. Китайский император совершенно ничего собой не представляет. Молодой и неженатый, заметьте, китайский император.
— Увидимся за ужином… Делла.
Император отошел, и я осталась в одиночестве. В буквальном смысле — вокруг меня образовалось абсолютно пустое пространство. Играла музыка, кружились пары, китайские сановники не стеснялись приглашать наших дам. Но в мою сторону китайцы поглядывали так робко, словно боялись ослепнуть. Ну точно, влипла. Китайцам-то видней, что замыслил их император. Определили во мне будущую фаворитку, а то и кого повыше, потому и не приближаются: женщина императора неприкосновенна. Август был как грозовая туча. И он тоже не слепой, раз беспокоится, значит, неспроста.
Кимберли Тако увлеклась беседой с двумя пожилыми китаянками, я не стала отвлекать ее. Взяв с подноса бокал, чтобы занять руки, я медленно прошла вдоль стен, рассматривая картины. К счастью, хотя бы они были в традиционном для Китая нежно-прозрачном стиле.
Не успела я отойти от первой, как за моим плечом раздался голос:
— Могу я чем-нибудь помочь вам?
Голос был мужским, говорил с сильным акцентом. Я обернулась. За моим плечом на достаточно почтительном расстоянии замер китаец лет сорока, судя по общей холености — отнюдь не прислуга. Я из вежливости задала несколько вопросов про картину, он охотно ответил — да, это работа известного художника эпохи Расселения, здесь он изобразил долину, на месте которой впоследствии вырос Пекин, и свою тоску по родине.
Мы перешли к другой картине, к третьей… Все танцевали, веселились, а я как по музею ходила. Мой спутник оказался новым министром культуры Шанхая. Судя по его знанию федерального, принадлежал к новой элите — детским и юношеским друзьям молодого императора. Наверное, у нас получилась бы чрезвычайно познавательная беседа, но помешал Август. Он потащил меня танцевать так бесцеремонно, что я чуть не споткнулась.
— Делла, ты заигрываешься, — процедил он сквозь зубы. — Тебе кажется, это шутки и безобидный флирт. Но твоя эскапада может очень, очень плохо кончиться.
Я тихо улыбнулась и предположила:
