везде, на каждом уровне по коридорам бежали к возносившейся кабине, на ходу прицеливались Вестники.
Наконец, мы оказались в катакомбах, куда менее пышных, чем нижние — шершавый камень стен, обрешеченные пыльные плафоны. За углом, на выпуклом настенном экране вдруг явился видимый по грудь синеглазый бородач. Он что-то говорил, холодно-яростное и непонятное, относившееся к нашему пленнику; тот отвечал кратко, с дружеской иронией. Обострившимся до предела чутьем я внезапно постиг суть разговора, — хотя язык не походил ни на один из мне известных. Синеглазый спрашивал, отчего не включаются установки, долженствующие всех нас усыпить прямо здесь; иерофант оправдывался — мол, его сердце вряд ли выдержит общий наркоз… Ах, не простая велась игра, не простая! Лишь Баллард, похоже, не чувствовал никаких сомнений. Его рука с «пушкой» была тверда, словно протез.
Наверное, решив провести нас коротким путем, иерофант выбирал самые голые, скучные технические переходы. Впервые узнал я, что и в Меру существуют открытые кабели, ржавеющие трубы, электролампы в мятых жестяных колпаках… За стенами гудели, щелкали, громыхали загадочные цеха. Под слоем пыли зажегся очередной экран «видимого радио», резнули с него зрачки чернобородого — но Питер крикнул мне: «А ну, сделайте ему сквозняк!», и я послушно всадил в экран пулю, вызвав громкий хлопок и звон сыплющихся стекол. Все погасло.
Ненароком Бессмертный ошибся дверью, мы вошли в цех… Среди прочих машин ловко работала одна, собирая на резиновом транспортере узлы из крошечных деталей. Машина поворачивалась вправо-влево, хватая с подносов нужные части, и снова наклонялась над лентою. Из ее остова, вставленные в стальные гильзы, торчали живые человеческие руки. Они-то и трудились, проворно перебирая пальцами, иные без ногтей; жилистые мужские делали операции погрубее, гибкие тонкопалые женские крепили что-то совсем уж неухватимое… Питер отвернулся, бормоча ругательства; пару секунд я был уверен, что он продырявит пленника.
Крутыми разбитыми ступенями, в полумраке, где пахло не лучше, чем на берлинских мусорниках, мы поднялись к обитой жестью двери. По знаку Балларда, я толкнул ее.
Перед нами, за бетонной площадкой, высились плотно сомкнутые створы одного из входов в Агарти; броневые плиты, некогда, в дни Катастрофы, выдержавшие прибой каменного шторма. На пути подковою замерли два десятка Вестников, квадратные дула были сведены на уровне наших сердец.
Вдруг показалось мне, что вся затея Питера — не более чем затянувшееся по чьей-то прихоти дурачество; сейчас прискучит чудовищной кошке забава с мышами, и полетят обугленные клочья наших тел… Но время шло, и ничто не менялось.
Приосанясь, точно и не давило ему в спину оружие, Бессмертный подозвал ближайшего черно-кожаного и велел ему немедля принести пару теплых плащей. Верзила опрометью сорвался с места. Кажется, эта забота тронула Балларда, и он спросил:
— А… а вы сами?
— Не беспокойтесь, милый Питер! — доброжелательно щурясь, ответил иерофант. — Я не нуждаюсь в обогреве снаружи…
Левою рукою Баллард взял поданный плащ, перебросил его через плечо и сразу стал похож на оперного разбойника. Мне смоляная ткань показалась тонкой и почти невесомой, но я не сомневался, что она греет лучше самых толстых чуб.
С утробным гулом начали расползаться многометровой толщины створы, открывая проход между двумя мирами. Невысокий кряжистый иерофант, заложив руки за спину, спокойно двинулся наружу, в белую сумятицу летящего снега.
Неожиданно я сообразил, что могу остаться. Баллард, охваченный предельным напряжением, почти забыл обо мне. Идет, как приклеенный к иерофанту… Достаточно броситься под защиту Вестников, и я спасен. Я могу вернуться к Ханне! Что бы ни случилось дальше, пусть это произойдет с нами обоими…
Нет. Никто не даст мне встретиться с летчицей. Задание Круга не выполнено, Бессмертный в заложниках, сейчас его выведут из Убежища. Значит, расправа неминуема. Тем более что я увидел самое запретное, самое непрощаемое — Избранных в минуты паники, растерянности… Торчать моей голове под золотым лаком в чьем-нибудь кабинете!..
А если повернуть иначе? Катятся по рельсам бронеплиты, снежинки вольно врываются в расходящийся зазор. Уже по белому полю снаружи шагают двое, рослый и приземистый; а в том, что иерофант защитит меня, я почему-то не сомневался…
Чтобы не успеть передумать, я поспешил вперед и вскинул пистолет к заветной точке между плечами Питера. В затылок, решил я. Как на испытаниях орденской выдержки в «наполас»…
Отступление седьмое
И после того разорения запустеша грады те и лесом порасте вся земля… и с того времени невидим бысть град Большой Китеж, и пребудет он невидим до последних времен.
