Эанна подплыл ближе и увидел на белых ноздреватых глыбах разбросанные раковины мидий, за которыми нырял этот парень; увидел его плетеную кошелку и грубый нож, явно сделанный из напильника. Нож, конечно, был сокровищем парня, и обронил его хозяин с перепугу, завидев маску и ласты Эанны. Может быть, мальчишка стянул напильник из слесарной мастерской, когда приносил на пост свои раковины. Такой риск следовало вознаградить, и врач решительно поднялся на поверхность.
Он вынырнул рядом с тростниковой лодкой, широкой, как диван, и сразу содрал маску. Мокрый паренек сидел на корме и держался двумя руками за колено, а из-под его пальцев струилась кровь, еще три человека столпились вокруг и что-то все разом говорили. Юнец внимательно, с детским недоумением рассматривал рану и поэтому не сразу заметил белое божество из моря. Другие оказались более расторопными и привычно уткнулись лицами в дно, выбросив руки перед головой. Двое мужчин и женщина, в юбках из луба, с позвонками, торчащими на высохших спинах, как зубцы по хребту крокодила. Паренек замешкался с раненой ногой, стараясь последовать их примеру, и Эанна сразу понял, что не он напугал ныряльщика, а то, что нанесло мальчику эту глубокую рану.
Тогда врач бросил в лодку нож, раковины и кошелку и сам полез через борт. Плетеное суденышко оказалось прочным и устойчивым, оно почти не покачнулось под грузным телом Избранного. Эанна нетерпеливо задрал подбородки обеих мужчин и сказал, мало надеясь на понимание:
— Грести. Берег. Ясно?
Неожиданно оказавшись понятливыми, низкорослые круглоголовые мужчины бросились к низким валикам «бортов», цепкими корявыми руками схватили весла, которыми они работали без уключин, и широкий «диван» заскользил к берегу. Эанна заставил раненого лечь на спину, а затем на руках вынес его на песок. Там сорвал мешавшие баллоны и бросил их рядом. Парнишка дрожал, как в ознобе, у него были почти круглые синие глаза и толстые беспомощные губы. Собственные рабы никогда не смотрели на Эанну с такой смесью ужаса и мистического восторга.
…Синие глаза были у маленькой Арти. Синие удивленные глаза и светлые волосы, легкие, как летучая паутинка ранней осени. И они все свободное время проводили вместе, болтали, целовались, ели сласти, которые Эанна таскал из буфета в столовой, забирались в самые укромные уголки сада и там сидели часами молча, крепко обнявшись, как будто предчувствуя ужасное будущее. Солнце шевелилось на траве; зелено было и тихо, как наяву не бывает… Он уже смутно помнит, как все случилось. Северный приморский городок-курорт, терраса на высоких колоннах, удушливо-сладкий, тошнотворный запах магнолий. Желтые пористые плиты колеблются под ногами, словно вода, и расступаются. Он падает… О землетрясении почему-то не успели предупредить, молчала большая сирена сейсмослужбы — такие установлены во всех городах Архипелага. Перелом ребер, трещина в бедренной кости, от поясницы до плеча содрана кожа… Конечно уж, его выходили. Столичные врачи постарались для единственного сына начальника транспортной службы, адепта высшего посвящения. У молодого раба взяли кости… И белую кожу для пересадки взяли у девочки-рабыни… Очень отличался по цвету пересаженный кусок, потом граница стерлась. Арти умерла от кровопотери. Закрылись синие глаза…
…Может быть, от вечного чувства вины он и стал мыслить не как другие. Свободно, трезво, опасно и… сделался врачевателем…
— Лежи спокойно, дурак. У меня с похмелья нет аппетита на детей.
«Коротконосый» закрыл глаза тонкими, птичьими веками и отвернулся.
— Э, да ты, я вижу, сообразительный, — приговаривал Эанна, осматривая тонкую, как тростинка ногу, — кто это тебя так, а?
Но вопросы он задавал исключительно для того, чтобы поговорить. Под коленом алело полукружие глубоких ранок — свежий укус водяной змеи. Врача охватила злость на идиотов-взрослых, не сумевших уберечь мальчишку: он пинками поднял всех троих, так и не сменивших позу поклонения, и показал мужчинам жестами, что надо прижать к земле ноги и руки раненого. Женщина робко пыталась заголосить, но Эанна сказал:
— Разве ты мать? Сама ты змея хорошая, а не мать. — И показал кулак.
Потом на миг задумался — а мужчины, словно окостенев, прижимали укушенного к земле. Никаких медикаментов с собой не было. До поста паренек не доживет, да и не решился бы ссыльный врач доставить туда туземца в качестве пациента. Приходилось действовать на месте, надеясь на профессионализм и везение.
Не обращая внимания на сдавленные стоны матери, он стянул ногу мальчика ремнем, отстегнутым от баллонов. Затем, протерев нож спиртом из фляги, стремительно распорол укушенное место. Мальчик завыл по-щенячьи, задергался; женщина бегала вокруг, нещадно кусая то кулак, то запястье. Мужчины хотя и держали, но злобно переглядывались, на их старообразных лицах выступил крупный пот. Эанна понимал, что вся троица считает себя присутствующей при какой-то священной пытке, и только ужас перед белыми богами удерживает родственников паренька от нападения на врача…
Эанна тщательно отсосал кровь, сплюнул и прополоскал рот спиртом. Остаток жидкости он вылил на рану. Оставалось только забинтовать ногу, и он сделал это, оторвав кусок собственной майки.
Потом он разрешил мужчинам встать и отойти: но они истолковали жест врача в удобном для себя смысле и ударились бежать к лодке, темные и проворные, как жуки. Эанна понял, что мать и он могут остаться без плавсредства, и грозным окриком остановил беглецов.
Затем он довольно долго сидел на горячем песке, время от времени тревожа оперированную ногу движениями специального массажа. Паренька больше не бил озноб, он лежал с закрытыми глазами и дышал ровно, как во сне: опухоль не появлялась.
